Телониус Белк - [16]
Но почему же не ус? Не понимаю.
Вот же фа-диез. Дайте-ка самому вспомнить, где он.
Оказалось, белк имеет в виду самый верхний диапазон, до которого мне вовек не добраться.
Ну что-же, я знаю, как с вами тогда поступить, играющая на саксофоне белка! С уважением протягиваю ему саксофон. Кланяюсь слегка, прижимаю руку к груди, как на концерте под конец школьной четверти.
Немного сарказма — сейчас белка покажет мне, как надо брать верхний фа диез, да ещё и без специального фа-диезного клапана.
Белк неуклюже встаёт на задние лапы, приноравливает саксофон к усам, принимает романтическую позу и напряжённо вслушивается в то, что говорит ему лес.
Тело его действительно «не ус». Массивное, грузное тело. Оно основательно перевешивает фундамент его лап, а, учитывая саксофон перед собой — и вовсе не собирается на них удерживаться.
Терпеливо жду, что произойдёт дальше. Будет хрипеть или каркать?
Пока ничего не происходит. Я собираюсь ещё немного подождать, потому что торопиться мне в Тууликаалио, в принципе, некуда.
В конце концов, так ничего и не издав, Белк оглушительно чихает и катится вниз по пригорку.
Так не пойдёт. Я отбираю у него саксофон. Проверяю работоспособность саксофона после падения и терпеливо укладываю его в вонючий чемоданчик. Дома ещё раз проверю, не поломал ли чего.
— Фортепиано, может, поблизости есть? — спрашивает белка, как ни в чём не бывало и озирается по сторонам. — Или рояльчик…? Я, вот, когда фортепиано…
— Пошли, — коротко говорю я.
Уложив саксофон, я хлопнул его по плечу. Для этого пришлось слегка привстать на цыпочки.
Белка опять фыркает. Отвяжитесь!
— Фортепиано! — зову его я, делая призывные жесты руками. Как же мне непривычно называть фортепиано этот инструмент. Просто язык не поворачивается.
Белк недовольно фыркает ещё раз и недовольно
Но через минуту он уже браво топает рядом со мной и обрывает руками всякие съедобные листики.
Из лесу белочку взяли мы домой!
Отец мой действительно никогда не называл этот инструмент фортепиано. Портфель, портфолио и даже портфельпьяно — вот так немного презрительно обозначал присутствие «Риги» в нашей квартире Ботинок. Пианино или даже пьендрос — это жуткое слово звучало в нашем доме ещё чаще. Стараясь не садиться за него лишний раз за «пьендрос», отец всё же иногда не удерживался. Подкравшись к инструменту исподтишка, он нападал и откаблучивал что-то на редкость ритмичное. Но надолго Ботинка не хватало никогда. Через минуту отходил от него в сторону и сообщал всем сбежавшимся, мол, «какой никакой инструмент, а всё же ударный!»
Поэтому я вовсе не удивился, в один прекрасный день, увидев этот ударный инструмент, торчащим из отъезжавшего «Газелькина». Мопся махала ему обеими руками вслед, а Ботинок выглядел слегка обескураженным.
Несмотря на то, что я подходил к нему лишь для того чтобы напомнить себе лишний раз, как идут тролли, внутри я почувствовал в тот момент какую-то пустоту. Без возможности лишний раз ударить по клавишам, доказав себе, что ещё что-то могу засвинговать в одиночку, дома уже не сиделось. Да и Ботинок тоже был не рад. «Хороший инструмент был…. Ударный… Рига, опять же…» — слонялся по комнате он, не зная куда деть руки. Одна Мопся была, пожалуй, счастлива. Вместо пианино перед окном поселилась колония цветков, напоминающая кошмары джунглей, только без питонов и ящериц. Иногда она отламывала листик, клала себе в рот и смущённо жевала. Нервная почва, — объясняла она потом, то ли себе, то ли цветку, — во всём виновата плохая нервная почва…
Теперь у меня есть и рояль и алоэ — надо сказать, гораздо более аккуратный и принаряженный его вариант, чем тот алоэ, что был до того. Говорят, если съесть кусочек такого растения, помрёшь в страшных судорогах. Пожалуй этот вариант я приберегу напоследок. Но торопиться, всё же, не буду. Чем чёрт не шутит, может быть, Мопся меня в этом опередит. Приедет и слопает этот красивый алоэ на своей нервной почве…
Вам и не передать, какая это была липкая и грязная белка! До прихода домой, белка напоминала она скорее шишку — вся в смоле и в том экологически чистом природном дерьме, которое обычно разбросано по всему финскому лесу. А сейчас передо мной сидит пушистый шар с ушами и торчащими из-под них подвижными бусинками. Это впечатляет. Всё прошло хорошо. Кроме того, что нагревать воду в этой квартире — ужасная головная боль…
После ванны белк подцепил лапкой тёмные очки, надел ненароком и я ахнул — как же белке это идёт. Но Белк умудрился их потерять. А потом как фокусник вытащил их хвостом из под… скажем так, из под неприличного пушкового отворота.
Насмотревшись на все его фокусы исподтишка, я усаживаюсь делать себе блинный торт и решаю попробовать угостить моего Белка.
Разрезаю упаковку блинов, кидаю их в микроволновку. Потом смазываю каждый блин хумусом. Прокладываю трескучим сладким печеньем. Добавляю карамелизированный лук и заканчиваю намазным фаршем. Соединяю, прихлопываю, режу на части, чтобы не обжигаться… Вот мой блинный пирог!
Белк тщательно принюхивается. Кажется, он не будет есть такое.
Я молча открываю холодильник нараспах и белк проваливается туда по самые задние лапы
В повести «Ана Ананас» показан Гамбург, каким я его запомнил лучше всего. Я увидел Репербан задолго до того, как там появились кофейни и бургер-кинги. Девочка, которую зовут Ана Ананас, существует на самом деле. Сейчас ей должно быть около тридцати, она работает в службе для бездомных. Она часто жалуется, что мифы старого Гамбурга портятся, как открытая банка селёдки. Хотя нынешний Репербан мало чем отличается от старого. Дети по-прежнему продают «хашиш», а Бармалеи курят табак со смородиной.
Женщину терзают тревоги, что ее муж узнает про измену пятилетней давности. Узнает, что сын не от него. Но, в то же время, она хочет все ему рассказать, когда подвернется момент. Все усложняется появлением в гостях настоящего отца ее сына. Ее мучают кошмары, связанные с нерожденными дочерями. Годом раньше, до измены, ей пришлось сделать аборт. Но ей так хотелось, чтобы в их семье появился ребенок, поэтому она пошла на этот шаг и изменила своему мужу с давним другом. Между тем, сыну стали являться образы его сестренок.
Он следовал за ней, потому что хотел обладать. Она поверила ему, потому что хотела острых ощущений. Есть поговорка, что любопытство может убить… но Валериэн Кимбл начинает понимать, что его удовлетворение может стать еще хуже. Четырнадцатилетняя Валериэн живет в эпоху, когда мерзавцы и плохие парни изображаются как романтический идеал, а герои устарели и скучны. Поэтому, когда Гэвин Мекоцци, гениальный, но странный парень-одиночка из ее школы, начинает проявлять к ней интерес после случайной встречи в зоомагазине, Вэл заинтригована.
Нет писателя более экстремального, извращенного и грубого, чем Эдвард Ли. Его мир — это мир психопатов-насильников-реднеков, демонов, одержимых сексом, и инопланетян, крадущих сперму. Приготовьтесь, король сплаттерпанка гарантированно шокирует, оскорбит и заставит вас смеяться, пока вас не стошнит…
Глубокий тыл во время Великой Отечественной войны. "Коктейль Молотова", изготовленный пареньком для фронта, может обернуться ГУЛАГом для его отца. Или преследовать в поколениях. И в современном мире внук, стоя над гробом деда, пытается постичь смысл перекрещенных молота и серпа – тоже своего рода крестное знамение. "Сжечь за собой мосты" – значит отрезать себе всякую возможность к отступлению. А в случае поджога моста впереди себя – значит действительно видеть выход, но сознательно лишить себя возможности им воспользоваться…
«Если тебе предложат нечто совершенно непотребное, точно выходящее за рамки общественной морали, да настолько откровенно, что станет стыдно рассказать даже самой близкой подруге, то в котором часу ты согласишься?». Вот и героиня не имела ни шанса устоять перед личными демонами, толкающими ее с головой в водоворот страсти и похоти. Девушка желала познать себя и свою сексуальность, давно утерянную в скучном браке, а осознав, с какой легкостью принимает приглашение малознакомого мужчины, окончательно уверовала в свое превосходство перед обществом – людьми, чьи страхи не дают им наслаждаться жизнью в полной мере.
Мрачный рассказ о человеке, попавшем в лапы ужасной системы. Проходя по её конвейеру, он узнает очень важное о себе, о человечестве, о мирах и о самой системе.