Телохранитель - [31]

Его раздумья прервало появление Хекматияра. Тот, войдя в комнату, сдержанно поздоровался с поднявшимся и приосанившимся Кононоффым, извинился за задержку, сославшись на чрезмерную занятость. Потом они оба сели за достархан, хозяин разлил по пиалам зеленый чай и приказал нукерам принести ломтики жареной телятины и фрукты. Беседовать договорились по-английски. На этом настоял сам Хекматияр, пользующийся языком чужестранцев только в исключительных случаях. Даже многие из его приближенных, кстати, понятия не имеют, что он знает английский. Но, видимо, сейчас наступил именно такой момент. Его жест красноречиво свидетельствовал о главной черте характера — просто-таки патологической подозрительности, заставлявшей его не доверять даже своим много раз проверенным и перепроверенным соратникам и людям из личной охраны.

— С чем пожаловали, уважаемый мистер Кононофф? — начал разговор Гульбеддин. — Признаться, услышав вашу фамилию, я поначалу подумал, что это какой-то русский лазутчик хочет добиться у меня аудиенции. А что, в Америке тоже есть русские?

— Так же, как в Афганистане таджики, узбеки, туркмены, выходцы других народов, ныне оккупированных Советами, — парировал спецпредставитель Госдепартамента, стараясь быть не менее саркастичным.

Обмен колкостями состоялся, что придало определенную тональность всему их последующему диалогу.

— Скверные люди, хотя и правоверные мусульмане, — резюмировал Хекматияр, являющийся ярым приверженцем идеи пуштунской исключительности. — Поэтому священный Коран требует, чтобы мы с ними сосуществовали. Особенно перед лицом нашествия неверных.

— Вот об этом я с вами и хотел поговорить, любезный Гульбеддин. — Кононофф обрадовался, что ему довольно быстро удалось придать беседе необходимую направленность.

— Так с чем же вы пожаловали?

— Нам нужно, чтобы ваши люди приняли участие в одной военной операции в Бадахшане.

— Бадахшан — это не Нуристан, не Кунар, не Нангархар, не Пактия. Это вотчина Ахмад Шаха и подчиненных ему таджикских полевых командиров, моих, если честно говорить, заклятых недругов, с которыми я чувствую себя, как в одной банке со скорпионами. Там своих воинов хватает. Что там прикажете делать моим пуштунам?

— Сначала выслушайте суть нашего предложения до конца.

— Я готов, хотя, честно говоря, пока не вижу в этом особого смысла.

— Смысл есть, — настаивал Кононофф. — Смысл есть всегда. Наше Центральное разведывательное управление полтора года разрабатывало операцию под кодовым названием «Красный берег». Проводиться она будет в районе кишлака Ишкашим.

— В Бадахшане?

— В советском Горном Бадахшане. По ту сторону Пянджа.

— И что же вы нам предлагаете делать?

— Вы должны предоставить для проведения операции пятьсот своих тренированных бойцов, знакомых с диверсионным делом. Они в двух местах нарушат границу с Таджикистаном. Большинство из ваших людей открыто атакует пограничный отряд, расположенный непосредственно в Ишкашиме. А сотня тайно переправится через Пяндж чуть ниже по течению и полностью уничтожит маленький кишлак у старого мазара. Жителей в нем немного, не более семидесяти.

— Не понимаю, зачем вам это надо? — высказал недоумение Хекматияр.

Ловко орудуя кинжалом, он расправлялся со здоровенным, с баранью голову, гранатом, выковыривая из него сочные красные ягоды и отправляя их пригоршнями себе в рот. При этом на его губах пузырился алый сок, похожий на кровавую пену, что заставило Кононоффа подумать: «Гляди-ка, кровавый палач, а строит из себя девственника и пацифиста».

— Видите ли, сэр, — пояснил он, — международное сообщество постепенно утрачивает интерес к Афганистану. У вас уже погибло четверть миллиона человек. Еще три-четыре года истребления в таких масштабах, и жертв будет целый миллион. Но никто, поверьте мне, никто уже не обратит на это ни малейшего внимания. Вот мы и хотим вашими руками вырезать всего лишь один кишлак на той стороне, а представить это так, как будто это сделали сами Советы. Это уже будет обвинение в геноциде собственного народа, что станет поводом для серьезного международного скандала с массовыми протестами общественности по всему миру.

— То есть вы хотите сказать, что если стереть с лица земли Ишкашим в афганском Бадахшане, то резонанс будет не таким?

— В том-то и дело. Уничтожать чужие народы во имя достижения собственных политических целей — это укоренившаяся практика, давно уже не вызывающая не то что гневного возмущения, а даже самого робкого порицания. Русские, уничтожив ваш Ишкашим или, положим, Асадабад, всегда могут сослаться на то, что ливанские христиане-марониты сотворили полгода назад с палестинскими лагерями Саброй и Шатилой и что мы, мол, и израильтяне тогда им в этом не помешали. А вот уничтожать своих…

— С чего вы решили, что у русских есть повод уничтожать своих? — не унимался Хекматияр, перебив собеседника.

— Памирцы, населяющие Горный Бадахшан, в большинстве своем — люди, которые, скажем так, плохо интегрировались в советскую действительность. — Сайрус чувствовал, что теряет терпение, собеседник требовал слишком много объяснений. — Почти каждое селение на том берегу соседствует с кишлаком с таким же названием на этом. Их разделяет только река. И те и другие — люди, чьи недавние предки были между собой близкими родичами. Зов крови вынуждает советских бадахшанцев время от времени пускаться вплавь через Пяндж, чтобы погостить у соплеменников. Многие из них сочувствуют тем и не поддерживают войну. К тому же они создают большие проблемы для пограничников. Так что повод у тех принять решительные меры, чтобы другим, значит, неповадно было, есть.