Естественно, ее судили. Приговорили к смертной казни. Потом заменили каторжными работами. Отправили в Акатуй, на Нерченскую каторгу — самую страшную в России. Да не просто так, а в ручных и ножных кандалах. Девочка дерзка, с тем, откуда родом и где ее родственники, темнит, удерет с этапа — не поймаем. Она не удрала, с таким ранением особо не побегаешь. А на каторге стало совсем худо — почти полностью потеряла зрение. Терзали головные боли. Понятное дело, каторга — не курорт, но не да такой степени… Она не представляла себе. Что может быть ТАК тяжело. Тюремные власти сперва думали, что Фанни симулирует, затем — когда она от отчаяния наложила на себя руки — смягчились. Хотели даже отправить ее в монастырь, хоть как-нибудь пусть там доживет. Но вокруг, как назло, богадельни были только мужские. Каплан потихоньку привыкла к новой, незрячей, жизни, учила азбуку жестов, у нее появились подруги. И новые политические взгляды — она сменила анархию на движение правых эсеров. Так и вышла из Акатуя — после амнистии, объявленной Февральской революцией — убежденной эсеркой.
… В Москву. А куда же еще? Пока Фанни находилась в Акатуе, ее семья эмигрировала в Чикаго. Однажды в тюрьму пришло письмо от ее родителей, они умоляли администрацию тюрьмы ответить, как поживает их горячо любимая дочь. Администрация ответить разрешила — Фанни продиктовала ответ.
Сейчас адрес сохранился, выезд из России свободный, если постараются, родственники смогут оплатить дорогу до Америки. Может быть, действительно уехать? А революция, счастье народа?
Нет, в Москву! Фанни приютила Анечка Лигит, тоже бывшая политкаторжанка. Ее родственник владел в московской табачной фабрикой «Дукат», построил большой доходный дом на Большой Садовой. Там они и жили, в квартире 5. Фанни говорила, что в их квартире водятся черти (была права — Воланд с компанией потом жили именно там).
Временное правительство заботилась о жертвах царизма — открыло в Евпатории санаторий для бывших политкаторжан, туда летом 1917 года отправилась поправлять здоровье Фанни. Там же познакомилась с Дмитрием Ульяновым — она, между прочим, была очень красивая. Той красотой восточных женщин, которая, к сожалению, слишком быстро вянет, но пока горит — ослепляет, обжигает. Ульянов-младший дал ей направление в харьковскую глазную клинику доктора Гершвина. Каплан сделали удачную операцию — к ней частично вернулось зрение. Конечно, снова работать белошвейкой она не могла, но теперь она ориентировалась в пространстве.
Ну, а в политике она ориентировалась прекрасно, во всяком случае, ей так казалось. Она сразу поняла: большевики — предатели. Они используют власть для своего блага, предав идеалы революции. С ними снова нужно бороться — и любые методы хороши. На память почему-то вновь и вновь приходила отчаянная француженка Шарлотта Корде, зарезавшая Марата. Он ведь тоже утопил в крови Французскую революцию. Может быть, и ей нужно сделать свой самый главный шаг к настоящей революции. Убить русского Марата? Да, ее тоже убьют. Ну и что? Да что ее жизнь — она же полукалека — когда на карту поставлена судьба мира счастье рабочего народа?»…
Из постановления ВЦИК от 14 июня 1918 года
«Принимая во внимание, что Советская власть переживает исключительно трудный момент, выдерживая одновременно натиск, как международного империализма всех фронтов, так и его союзников внутри Российской Республики, не стесняющихся в своей борьбе против Рабоче-крестьянского правительства никакими средствами от самой бесстыдной клеветы до заговоров и вооруженных восстаний…, исключить из своего состава представителей партии социалистов-революционеров и меньшевиков и предложить всем Советам рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов удалить их из своей среды».
Германский посланник Мирбах был убит в Москве, в Денежном переулке, в одной из гостиных посольского здания, около 3-х дня 6 июня 1918 года. Убийство было совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы бывшим членом ВЧК, членом партии левых эсеров Яковом Блюмкиным и фотографом подведомственного ему отдела ВЧК, также членом партии Л.С.Р. Николаем Андреевым.
6 июня 1918 года
2.15 пополудни
— Я ответственный сотрудник ВЧК, — надменно процедил Блюмкин, — а это, — указал на Андреева, — член революционного трибунала. Нам необходимо видеть посла по весьма важному делу.
Блюмкин и Андреев предъявили удостоверения, подписанные Председателем ВЧК Дзержинским и секретарем Ксенофонтовым. На удостоверениях стояли печати ВЧК.
— Я - доверительное лицо господина посла и уполномочен вести любые, в том числе и секретные переговоры, — заявил доктор Рицлер, вышедший по просьбе охраны посольства. Блюмкин упрямо качнул головой:
— Мы должны говорить с графом Мирбахом. Дело касается только его.
Граф Мирбах осторожничал. Долго советовался с помощниками. В конце концов, уступил: как-никак представители высоких государственных органов. Принял их в каминной. Здесь же находился лейтенант Мюллер и советник Рицлер.
— ВЧК недавно арестовало венгерского офицера Роберта Мирбаха, — сказал Блюмкин. — Вашего племянника, посол. Что вы думаете по этому поводу?
