Тело в силосной башне - [38]

Эта деревушка обосновалась рядом с Ластбери, хотя трудно сказать, когда она там появилась. С первого взгляда становилось ясно, что она старее моста, и в двух милях в обоих направлениях не было брода, чтобы перейти реку. Поэтому-то коммерческая деятельность здесь не процветала, в отличие от более обширных поселений на другом берегу. Тем не менее тут стояли два или три покосившихся коттеджа, чьи крыши заросли мхом и словно кричали о починке, с маленькими садиками, под странным откосом сбегающими к реке, где росли мальвы и раскинулись плети настурций. Имелась здесь и крохотная церквушка, где службы в эти скудные времена проводились нерегулярно, но, видимо, некогда ее построили с расчетом, что викария можно обеспечить и кафедрой, и заработком – на жизнь хватит. Самым главным на данный момент для него местом было низенькое, сплошь заросшее плющом ветхое здание гостиницы, просто обреченное быть названным «Виноградная лоза». Этому заведению каким-то чудом удалось сохранить лицензию, хотя и внутри, и вокруг него витал дух убогости и запустения. Лейланд вошел, и впечатление сразу создалось неутешительное, даже после того, как в баре специально для него затопили камин. Здесь присутствовали и барная стойка, и одновременно один из номеров. Номера в маленьких сельских гостиницах обычно снабжены множеством непонятных дверей, выходящих на странные лестницы и в отделанные камнем коридоры, где пахнет мылом. В эти и без того пропитанные сыростью помещения проникал воздух с улицы, и оттого было зябко. Декор комнаты тоже оказался убогим и малоинтересным – на каминной доске стояли две пастушки, рядом ваза с засохшими камышами, на стенах несколько немецких олеографий с изображением маленьких полуголых ребятишек, уезжающих неведомо куда в повозке, запряженной козой. В рамочке свидетельство, говорившее о принадлежности какому-то «Древнему ордену буйволов», еще здесь имелась старая музыкальная шкатулка, конечно же, не работавшая.

Впрочем, здесь все равно было лучше, чем в палатке, а с наступлением полудня Лейланд получил еще два утешения. Он смог заказать себе выпивку и, движимый природным любопытством, пригласил к себе ради компании и, возможно, информации двух представителей местного мужского населения. Лейланд никогда не пренебрегал ни одним источником информации, и его любимым принципом было – друзья называли это «удобной доктриной», – что шляться по барам для настоящего детектива никогда не напрасная трата времени. Халлифорды, как уже сообщил ему Бридон, никогда не были настоящими сельскими людьми, и поэтому об их образе жизни и привычках местным жителям было мало известно. Их деревенские соседи имели кое-какое представление о хозяевах поместья, потому что тамошние работники, более того, даже те, кто трудился в силосной башне, частенько общались с Халлифордами. Всегда очень ценно знать мнение местных о таких событиях, также весьма полезной бывает их информация о перемещениях людей. Пока все они придерживались одного мнения – если произошло убийство, то виновного надо искать среди обитателей барского дома. Что ж, вполне оправданное предположение. В этом отдаленном уголке мира человек, приехавший погостить на день, вряд ли мог встретиться с врагом. Однако следовало помнить: Уорсли наезжал сюда и прежде, а потому был шанс, что тут имела место какая-то деревенская вендетта. И ничего страшного не случится, если он спросит их, не видели ли они поблизости в ночь трагедии или на следующий день какого-нибудь незнакомца.

Вскоре к Лейланду присоединились два habitues[14] заведения. Один был помощником пекаря, проезжал мимо на лошади, вот и заглянул; второй, как он догадался, был то ли канавокопателем, то ли камнедробильщиком, проводившим большую часть времени в размышлениях о тяготах жизни, но так и не пришедшим к каким-либо сенсационным выводам. Оба посматривали на Лейланда с недоверием. Прошли дни, когда любого туриста, пусть даже скромно одетого, принимали здесь за джентльмена, а уж это промокшее до нитки создание в шортах не подлежало никакому определению. Тем не менее Лейланд встретил их с присущей ему вежливостью и не стал навязывать темы беседы – вскоре они сами заговорили с ним пронзительно высокими, типичными для выходцев из Херефордшира голосами, и он вскоре достаточно привык к их речи, чтобы понять: говорили эти люди о событиях в Ластбери.

Похоже, откровения коронера на предварительных слушаниях не убедили местный люд. В тот полный событий вечер, со всей этой ездой на машинах, никак нельзя – тут сыграла роль природная проницательность местных жителей – ожидать, что все закончится столь неинтересным событием, как самоубийство, не говоря уже о смерти от несчастного случая. Это было, несомненно, убийство, и если жюри присяжных решило иначе, то только потому, что люди, подобные им и работающие у Халлифордов, знали, на какую сторону закона им следует встать. Лейланд поймал себя на том, что дивится этой традиции, а с другой стороны, она складывалась здесь веками и сводилась к следующему: в глазах закона джентльмены, разъезжающие в карете, не могут совершить неправедное дело. Их не хватают и не вешают в тюрьме Херефорда, как поступили бы с Томом, Диком или Гарри. В то же время нельзя сказать, чтобы эти критики из пивнушки не осознавали наступившие в Англии перемены, переход от аристократии к олигархии – от ребят, разъезжающих в каретах, к парням, гоняющим на автомобилях. Они понимали, что Халлифорды принадлежат к высшим слоям общества, чьи выходки проще понять, если посмотреть какой-нибудь фильм из жизни богатых. Также эти люди были убеждены: самые страшные интриги затеваются и происходят в домах, где пьют коктейли и господам подают завтрак в постель.