Тело Милосовича - [37]

Уже в Пожареваце я понял, что не все, кто собирался, доехали до дома Милосовича. Небольшой старенький памятничек у дороги был завален цветами и несколькими венками. Я увидел надпись на памятнике: „Александр Галич“. Сюда сложили то, что везли Слободану Милосовичу те, кто раздумал идти с ним до конца.

Я вдруг увидел, как возвращается его белградский Mercedes. Он шел порожним. Значит, гроб уже перегрузили. Я вышел из машины и побежал вперед. Через несколько минут я догнал процессию. Гроб покоился уже в другой машине — той же, правда, марки, но с пожаревацкими номерами. Я увидел в процессии многих из тех, кто был на митинге в Белграде. Трое детей в обмундировании с белыми то ли от холода, то ли от недетских переживаний лицами. Здесь же был их Че Гевара. Здесь же шли Геннадий Зюганов и Сергей Бабурин, от вида которых я за эти два дня устал больше, чем от Слободана Милосовича (тем более что последнего увидеть пока так и не удалось).

Чем ближе к центру города, тем больше людей становилось на его довольно тесных улицах. Здесь были десятки тысяч сербов. И здесь была давка. При мне из толпы вынесли двух женщин, потерявших сознание. Врач, который шел рядом с одной из них, был бледен больше, чем она, и так качал головой, что я понял: он ни за что не ручается.

В центре города процессия остановилась еще на один митинг. Гроб возили и носили по разным странам и городам уже несколько дней с остановками на митинги и прощания, и я думал, что хотя бы в родном Пожареваце Слободану Милосовичу удастся избежать этой участи. (Если он, конечно, был в этом гробу. Я ведь до сих пор, как и любой здравомыслящий человек на моем месте, не мог ничего с уверенностью сказать по этому поводу и поэтому вынужден каждый раз оговариваться.)

На митинге выступили почти все те же, кто выступал в Белграде. Исключением был российский генерал в отставке Леонид Ивашов, который читал свою речь на странной смеси сербского с украинским. Но и это не помешало мне понять, что Слободана Милосовича сгноили в натовских казематах новые фашисты. Новости для информагентств в выступлении Леонида Ивашова не было до тех пор, пока он не достал из кармана небольшую мягкую игрушку в виде сердечка с очень длинными руками и не сказал, что на ней ему в свое время расписался Слободан Милосович, „поэтому сердечко отправится в могилу вместе с гробом Слобо“ (а не с ним самим, не мог не обратить я внимание).

Между тем я вздрогнул, когда увидел сердечко. Оно было слишком хорошо мне знакомо. Моим маленьким детям точно такое слишком часто дарили полузнакомые и совсем незнакомые люди. Я его и сам несколько раз дарил своим детям. Дело в том, что сердечко отрывали с руками и до сих пор, кажется, отрывают в магазинах IKEA, где оно лежит тоннами в отделе детских игрушек. Зачем на нем расписался Слободан Милосович? История с мягкой игрушкой была, мягко говоря, странной.

Еще через час гроб понесли дальше. Улицы все сужались, и в какой-то момент я довольно быстро пошел в людском коридоре впереди него, чтобы он не наступал мне на пятки: люди, которые несли гроб, торопились, очевидно, успеть до наступления темноты и уже никак не успевали. Несколько раз меня пытались остановить разные люди, но я старался не разговаривать с ними. Так я дошел почти что до входа в дом. Я стоял за турникетами в пятидесяти метрах от входа в дом. По другую сторону турникетов были десятки теле— и фотокамер. Люди, судя по их виду, томились здесь с утра, а то и с вечера. Я понял, что зашел очень далеко. Через четверть часа машина с гробом поравнялась со мной. За ней шли уже всего человек десять, всех остальных отсекли раньше. Видимо, это были только родственники Милосовича. Из посторонних рядом со мной шли еще только все те же три подростка и сопровождающий их инвалид, быстро передвигающийся в своем кресле.

Мы подошли ко входу в дом 41 по улице Неманьина. Здесь гроб вытащили из машины и внесли в открытые ворота. Детей с инвалидом и еще несколько человек, стоявших у входа (в основном это были какие-то люди в военной форме), пустили внутрь, а меня наконец остановили, не объясняя причин. Я видел, как в дом вошли некоторые ораторы митинга в Белграде (но некоторых так и не пустили). Все эти люди подошли ко входу, похоже, через двор соседского дома.

Через четверть часа ко мне подошли и спросили, откуда я. Я честно ответил:

— Руссия.

Мне знаком показали, что я могу зайти.

Было уже совсем темно. Но во дворе горел довольно яркий свет прожекторов. Вокруг могилы стояли человек сорок. Гроб как раз опускали. Я видел, как медленно и печально он опускается в забетонированную яму. Потом, ночью, в гостинице, когда я смотрел телекартинку, мне самому казалось, что включился такой-то величественный электронный механизм по опусканию гроба. Но на самом деле я-то, стоя недалеко от могилы, хорошо видел, что сидевший рядом с ней на корточках пожилой серб, кряхтя, крутит металлическую ручку. Такой ручкой закатывают банки с огурцами.

И я успел увидеть главное: гроб так и не открыли перед тем, как над ним задвинули могильную плиту. С покойником прощались за глаза. В могилу полетело сердечко с ручками отставного генерала Ивашова и другие мелкие предметы. Депутат Александр Филатов, как он признавался, не удержался и „тоже, грешным делом, кинул кое-что“. После моих расспросов он не удержался и признался, что это был его депутатский значок.