Тело Милосовича - [27]

— Боюсь, мне не позволит этого сделать местная служба безопасности, — сказал Филатов.

— Вы думаете? — огорчилась она.

— Я уверен.

— Жалко.

— Не то слово, — согласился он почти искренне. — Мне бы очень хотелось вам помочь.

— Правда? — просияла она.

— Конечно.

— Тогда, может, у вас есть какая-нибудь эксклюзивная информация об этих похоронах?

Филатов развел руками:

— Увы. Пока нет, но, если появится, я обязательно сообщу.

— Обещаете?

— Даю слово.

В этот момент Анну позвали с той стороны забора.

— Буду ждать вашего звонка, — улыбнулась она и исчезла.

Филатов вернулся к яме. Она притягивала его своей мрачной чернотой. Филатов встал на краю и заглянул внутрь. Сейчас яма казалась бездонной, словно пропасть, каковой, в сущности, и являлась. Курившие неподалеку двое рабочих, появившихся неизвестно откуда, посмотрели на него с удивлением, но ничего не сказали.

Сзади вдруг возникла рука с сигаретной пачкой.

— Курите!

Филатов вздрогнул и едва не оступился. Он оглянулся — там стоял Милош. Шутка была вполне в его духе — деревенская, без затей и мыслей о возможных последствиях. Рабочие под липой издали короткие смешки.

— Ну и шутки у вас! — в сердцах вырвалось у Филатова.

— Никаких шуток, — возразил Милош без тени улыбки. — Вы же сказали, что идете на перекур, а я принес вам сигареты.

— Но я чуть не упал!

— Вы так впечатлительны? — поинтересовался Милош.

— А вам что, обстановка похорон нипочем? — парировал Филатов.

— Извините меня, ради бога, Александр, я совсем этого не хотел, — стал извиняться Милош. — Я совсем этого не хотел.

— Я тоже, — мрачно ответил Филатов.

— Что же вы не курите? — Его собеседник все еще держал в руке сигареты.

— Я бросил, — сочинил на ходу Филатов. — Совсем из головы вылетело.

Корреспонденты на деревьях зашевелились и включили прожекторы на камерах, фокусируя их на яме. Филатов и Милош неожиданно для себя оказались в центре внимания.

— Давайте отойдем, — предложил Милош, — сейчас процессия будет здесь.

Они пошли к воротам. В этот момент охрана распахнула створки и стала запускать немногочисленных гостей, которым было позволено присутствовать на церемонии. По шуму голосов из-за забора Филатов понял, что улица запружена народом.

У металлического барьера он увидел Ираду Зейналову с «Первого канала». Девушка отчаянно махала рукой, чтобы привлечь его внимание. Он подошел поближе.

— Александр, — стала тараторить она, — сейчас они подъедут, а у меня включение на спутник будет только через десять минут. Я же не могу палисадник потом показывать. Вы не могли бы их задержать?

— Как? — изумился он. — Броситься под колеса?

— Ну, придумайте же что-нибудь!

Он пожал плечами и повернулся, чтобы отойти.

— Александр! — опять окликнула его Зейналова. — А можно мне пройти внутрь?

Филатов вопросительно посмотрел на Милоша, неотступно сопровождавшего его.

— Нет! — категорично отрезал тот. — Здесь будет работать только сербское телевидение!

Филатов перевел взгляд на Зейналову и развел руками:

— Увы!

— Не везет мне, — пожаловалась она и простуженно шмыгнула носом.

Он подошел к ней поближе.

— А что процессии не было так долго? — спросил он.

— Так митинг же был еще один, здесь, в Пожареваце. Вы разве не знали? Все опять выступали.

Филатов разозлился. Так вот зачем Милош увез его с митинга и фактически запер в этом доме — чтобы он и в Пожареваце не выступил! Он посмотрел на того выразительно, вложив во взгляд все, что он сейчас про него думал. Милош отвел взгляд в сторону и стал изображать необходимость срочного звонка по мобильному.

Подъехала процессия. Шесть немолодых мужчин, по виду партийные функционеры, извлекли из катафалка гроб, занесли во двор и поставили возле приготовленной могилы. Людей во двор пустили ровно столько, сколько могло уместиться без давки. Остальные остались на улице. Гроб не стали открывать даже здесь, что было совсем уж непонятно.

Прощание длилось недолго. Выступил зампред Соцпартии, еще кто-то из соратников. Потом слово взял российский отставной генерал Леонид Ивашов, друг семьи Милосовичей. Он зачитал письма от Миры и от Марко, которые привез с собой из Москвы. Письмо Марко было таким, какое любящий сын может написать отцу. «Папа, — писал Марко, — ты всегда был для меня примером и образцом в жизни. Я любил тебя и буду любить всегда. Когда мне бывало трудно, я вспоминал о тебе, твоем мужестве, и от этого становилось легче, прибавлялось сил». Слушая письмо Марко, многие начали смахивать набежавшие слезы.

Филатов вспомнил про Марию, дочь Слободана, проживавшую в Черногории.

— А где его дочь? — спросил он у незнакомца, стоявшего рядом.

— Не приехала, — ответил тот.

— Почему?

— Она считает, что его следовало похоронить в Черногории на семейном кладбище.

— Он разве оттуда? — удивился Филатов.

— Конечно. Его отец был черногорцем, а мать — сербкой.

Письмо от Миры было совсем другим. Она писала как боевой товарищ боевому товарищу: «Они убили тебя, Слободан, потому что не смогли сломить и не смогли доказать твою вину. Но вины и не было. Ты делал все правильно и исторически был прав, защищая сначала Югославию, а потом сербов и Сербию. Твои убийцы заплатят за то, что совершили. Кара настигнет их если не в этой, то в следующей жизни. А народ будет помнить тебя как истинного героя Сербии и последнего президента Югославии, для защиты которой ты сделал все, что было в твоих силах».