Телевизор. Исповедь одного шпиона - [44]

Вскоре выяснилось также, что помимо русских в России живет еще пара сотен различных Volks, и нужно заниматься не столько историей, сколько Völkerkunde[139]. С этой целью Мюллер поехал в Сибирь и провел в Сибири десять лет. История захватила его, как женщина захватывает мужчину; карты, походы, открытия; он восстанавливал по крупицам, по записям, по рассказам никем и никогда до него не замеченную историю продвижения на восток русских казаков и промышленников; историю не менее великую, чем история покорения Америки. Здесь, в Сибири, где доживали свою жизнь перемолотые колесом фортуны царские фавориты, он нашел свое дело.

Под Иркутском Мюллер заболел. Сердце его, дотоле безотказно работавшее, внезапно стало бешено колотиться; у него начались обмороки, а по вечерам ему становилось страшно безо всякой причины. Он послал вместо себя на Камчатку Крашенинникова, а сам поехал назад.

В Тобольске он получил категорический приказ Академии передать все свои находки и записи адъюнкту Фишеру.

– Не дам, – сказал Мюллер по-российски. – Я не для того написал тридцать томов, чтобы вы их просрали.

Фишер по-российски, впрочем, не говорил; Мюллеру удалось уговорить его оставить ему черновики.

Где-то на Урале уже (в Верхотурье, кажется) он подхватил еще инфлуенцу и пролежал в беспамятстве две недели. Когда он пришел в себя, рядом с ним была женщина, немка.

– Кто лечил меня? – спросил он.

– Мой муж, – ответила она.

– А он где?

– Умер.

Мюллер женился на вдове, вернулся в Петербург и принял русское подданство. Он был переполнен желанием рассказать миру о своей работе. Однако рассказам его почему-то никто не верил.

– Ваши заметки о сибирских народах, безусловно, интересны, – говорили и писали ему его европейские корреспонденты, – но это не совсем то, чего мы ждали. Расскажите правду.

– Правду о чем? – не понимал Мюллер. – Я рассказал вам всю правду. Я историк. Правда – мое ремесло.

– Нет, ну вы нас за дураков-то не держите! – отвечали корреспонденты. – Правду, которую скрывают от нас русские и голландцы. Правду о северном морском пути в Индию. Правду о царстве пресвитера Иоанна, которое, мы знаем, находится где-то на острове между Азией и Америкой.

Мюллер вздыхал и отчаивался – ничего даже отдаленно похожего на песьеглавцев и циклопов он в Сибири не встречал.

Была и другая неприятность. Как-то раз ему поручили произнести на заседании Академии речь по поводу происхождения русского народа. Мюллер честно написал, что Рюрик со двором и дружиною были скандинавы, а само имя «Русь» происходит из чухонского языка. Разразился скандал.

– Какая чушь! – закричал Ломоносов. – Получается, будто бы шведы в древние времена завоевали славян!

– Именно так и было, – кивнул Мюллер. – Mit Feuer und Schwert.[140]

– Послушайте, Мюллер, – сказал Шувалов, – все это как бы странно. Вы знаете, мы со шведами совсем недавно воевали и победили их.

– Да, но ведь так написано в летописях, – начал было оправдываться историограф. – Тогдашние скандинавы завоевали Англию и половину Франции, до Италии доходили даже; в этом нет ничего предосудительного. Почему…

– А по кочану! – заревел Ломоносов. – Потому что нельзя таким безмозглым немцам, как ты, перо в руки давать! Может быть, тебе формальдегиду под нос сунуть, чтобы ты головой начал думать, а не жопой! Арлекин! Педрилло![141]

Мюллер хотел было дать сдачи и потребовать уважения, но почувствовал обострение сибирской болезни; он нащупал сам у себя пульс, пульс был в три раза быстрее обыкновенного. Ему представилась почему-то картина: где-то посреди Сибири его останавливают песьеглавцы и требуют отдать черновики.

– Делайте что хотите, – вздохнул он. – Мне всё равно.

Уже напечатанную было его диссертацию о происхождении русского народа сняли прямо с печатного станка и сожгли. Ему понизили оклад и лишили званий. Против него выступил даже верный приятель Крашенинников.

Русские просто не понимали вещей, которые он им говорил. Он говорил, что бесценные рукописи гибнут тысячами. Он говорил, что необходимо учреждение, в котором можно было бы хранить исторические документы. В Петропавловской крепости лежали бумаги Меншикова; с каждым новым наводнением они приходили всё в большую негодность. Он сказал об этом коменданту, комендант ответил, что было бы лучше, если бы эти бумаги совсем утонули, во избежание крамольных идей.

На смену популярной в тридцатые годы теории о том, что Рюрик был откуда-то с берегов Балтийского моря, из Курляндии, пришла еще более дикая идея о каких-то роксаланах, явившихся чуть ли не из самой Индии. Мюллер вздохнул и начал разрабатывать восточную версию.

Он хотел было заняться историей Смуты, но ему сказали, что этого лучше не делать: не нужно привлекать внимание к неспокойным временам.

Потом его слова были все-таки услышаны, и его назначили управляющим архивом К. И. Д. Он бродил по Хохловскому переулку, старый, но довольный, бормоча под нос российские и немецкие ругательства.

* * *

Как-то раз Мюллер вызвал меня к себе. Он сидел в кресле, развалившись, словно старая лошадь, проскакавшая без устали несколько верст.

– Поди-ка сюда, – тяжело дыша, проговорил он. – Садись тут, – он указал на какую-то подставку рядом с собою. – По-немецки говоришь?