Телевизор. Исповедь одного шпиона - [126]
– Не вставайте на моем пути, Тейлор! – Батурин положил руку на эфес. – Клянусь вам…
– Успокойтесь…
– Я буду поступать так, как считаю правильным! Мне ваши интриги и маскарады уже в печенках сидят… У нас так не принято, поймите же вы! Мы русские! Мы не поступаемся честью дворянина и не извиваемся как уж на сковородке, когда начинает пахнуть жареным. Мы не продаемся. Мы не служим врагу. Мы просто берем дубинку и бьем ею негодяя по черепушке! Потому что это правильно! Потому что так поступали наши предки, и с татарином, и с ляхом, и со шведом, которого я тут вынужден изображать. И я буду так делать, и мои потомки будут поступать так же, и всякий, кто подумает только сунуться в Россию, он всегда вспомнит, в первую очередь, об этой дубинке…
– Ой, какая чушь… Какая чушь! Вы думать головой будете или как? Да кому нужна ваша бессмысленная жертва? Он просто убьет вас; он уже раскромсал вам щеку, а теперь вы хотите, чтобы он вас убил? Forward![336] Я более не буду вам препятствовать…
Этот Батурин очень симпатичный человек, подумал я, очень близкий и понятный мне; нужно непременно с ним подружиться.
Глава восемьдесят четвертая,
против всякой религии
Магомет ушел, а старик-прислужник со склянкой скоро вернулся и вновь принялся ворчать, вздыхать, качать головой, хлопать себя по бокам и смотреть в раскрытое окно; он напоминал чем-то дядьку Татьяны Андреевны, Михалыча, и был такой же простодушный, вредный и глупый; я не стал говорить с ним. Была ночь, за окном свистели птицы.
Я был в том самом замке, где накануне Делорманской баталии Магомет разговаривал с турецким сераскиром, в той же темной башне; я наклонил голову и стал смотреть на полу: так и есть, одна бусина, слетевшая с сераскирских четок, лежала зажатой меж двумя каменными плитами; так же как и я, застрявший меж Россией и Турцией, меж небом и землей.
Теперь я снова стал вещью, подумал я. Теперь я буду нечто вроде шута, которого будут продавать, менять, передавать по наследству; сначала великий визирь с моей помощью выиграет войну с Россией, потом он подарит меня новому султану, а тот, вдоволь наигравшись, изучив все стороны света и узнав всё, что нужно, отдаст меня, предварительно оскопив, своим наложницам, чтобы я развлекал гарем и рассказывал о том, что творится у каждой из них на родине. Я воочию представил себе эти ужасные картины. «А расскажи-ка мне, дорогой телевизор, – говорит любимая жена султана, черноокая грузинка, – что творится в моей родной Имеретии, так же ли платит царь Соломон дань падишаху отроками и отроковицами?» – «Нет, нет, – возражает другая жена, рыжеволосая полячка, – посмотри Варшаву и Краков». – «Давай посмотрим лучше на сфинкса и пирамиды!» – умоляет меня третья жена, египтянка. Нет, нет, этого не будет!
– Я никогда не хотел воевать с московитами, – проворчал старик, поставив на стол свою склянку. – Воевать с армией, победившей самого короля Барандабурка! Ослы! Пф-ф-ф!
Он всё стоял, и вздыхал, и смотрел в раскрытое окно, и качал головой, и я понял вдруг, что за окном слышно не пение птиц, а свист русских пушек и мортир, бьющих по крепости; одна граната разорвалась совсем близко; старик вздрогнул и мотнул седой бородой. Суворов, стало быть, исхитрился и продавил свою стратегию, обрадовался я.
– Если не хотели воевать, зачем же тогда воевали?
– Приехал крымский хан, – жалобно вздохнул старик, – этот жалкий подъедатель костей со стола падишаха! – и стал вспоминать обиды, якобы причиненные ему московитами, вспомнил даже Казань и Астрахань, давно уже перешедшие под руку московского царя. Приехали польские шляхтичи и тоже стали клянчить, просить султана помочь вернуть свои замки и своих украинских рабов. Наконец, в Истанбул явились франки, пообещавшие новые пушки и ружья, и всё что угодно, лишь бы Турция начала войну с Россией…
– Вы и есть великий визирь Мухсин-заде, – ошеломленно пробормотал я. – А я-то думал, что вы просто слуга. Вы так просто одеты и говорите так обыкновенно …
– Возможно, ты еще бредишь, – ласково улыбнулся он, – и тебе кажется, что ты разговариваешь с хранителем печати… Но ты прав: я действительно великий визирь… Это я приказал убить вероотступника Эмина. Это я послал Магомета в Венецию, чтобы он помог составить заговор княжне Таракановой. Это я велел ему подкупить разбойника Пугачева. Это по моему повелению тебя доставили в Шумлу. Всю свою жизнь ты, сам не зная того, шел сюда, к этой темной башне, чтобы встретиться со мной. И теперь мы можем поговорить открыто, обсудить все наши дела, ничего не утаивая друг от друга. Этот день был однажды предначертан судьбой. Ты же знаешь, как мы, магометане, верим в судьбу…
– Я не понимаю…
– Я знаю о твоем даре, мальчик, – великий визирь сложил руки лодочкой, как бы подчеркивая всю неизбежность провидения. – Я знаю о нем больше чем ты сам.
– Чего же вы хотите от меня за это знание?
– Разве это не очевидно? – засмеялся старик. – Я хочу, чтобы ты принял магометанство и перешел на османскую службу.
Я вздохнул, в груди все горело. Когда-то давно, в моем детском воображении, я уже представлял себе эту картину, как меня пытается обратить в ислам египетский царь, но то были только детские фантазии! Сейчас же всё было по-настоящему, и выбор мой был небогат: я лежал на окровавленной простыне, среди склянок с опием и хирургических инструментов, обездвиженный, в логове моего врага. Ежели я откажусь, подумал я, меня просто прикончат и выбросят хладное тело из окна башни в ретраншементы. Я должен что-то придумать, я должен начать эту странную и страшную шахматную партию, с
