Телевизор. Исповедь одного шпиона - [114]

– Но я всего лишь гувернер… – горько проговорил Фурнье. – Хорошо, пусть будет по-вашему… Но знайте, что я всегда буду любить вас и мое несчастное канадское сердце будет всегда принадлежать вам…

Глава семьдесят пятая, в которой концерт окончен

Гр. де Брольи – гр. де Вержену. Strictement confidential.

Monsieur le Ministre!

Не знаю, какое вино вы будете пить вечером на ужин, но настоятельно рекомендую вам поднять бокал за упокой выдуманного аббатом Сен-Пьером европейского союза, ибо случившееся несколько дней назад означает похороны всех наших усилий по противодействию зловредному русскому влиянию. После внезапного удара lieutenant-general Souvorov (да-да, того самого Souvorov, который разбил Дюмурье на зеленых полях Petite-Pologne[309]) сорокатысячная оттоманская армия разбежалась, сломя голову, по всей Болгарии. Во́йска, на которое мы возлагали большие надежды, более не существует; новейшие пушки и ружья, поставленные нами Константинополю, брошены прямо на поле боя и достались русским.

Эти дикие славяне окончательно озверели. Сразу после битвы они казнили около сотни пленных, в основном албанцев. Картина, я вам скажу, не из приятных: албанцы упираются ногами, кричат что-то на своем горском наречии, а русские вышибают им мозги прикладом, либо вешают по опушке Делиорманского леса. По счастию, самосуд был вовремя прекращен приехавшим в лагерь генералом Каменским, начальником Суворова, воззвавшему к истинно христианскому милосердию и добродетели.

Понимаете ли вы достоверно, что означает сие поражение? Пала последняя преграда, отделявшая Европу от Азии; Турция, долгое время уравновешивавшая Россию, более не может быть такой силой. Привычный концерт европейских держав окончен, теперь мы все будем вынуждены слушать партию русской скрипки… Я уверен, что уже завтра к русским примкнут известные своей трусливостью австрийцы (да хранит Бог нашу королеву! надеюсь, она не расшибется, катаясь по льду на коньках), а затем – Берлин… Почувствовав, что тылы защищены, прусский маньяк мгновенно двинет свою армию на запад, и уже вскоре мы увидим немецкую армию марширующей по парижским улицам и русских казаков, купающих в Сене степных лошадей. Кроме того, после оккупации Крыма Россия получит прямой выход к Средиземному морю, а это – прямая угроза нашим южным портам. Противоестественный союз России и Пруссии – вот чего я опасаюсь более всего. Ежели такая коалиция будет образована, она станет подобной копью, направленной в самое сердце Франции…

В свете сих неприятных для нас событий, monsieur, обращаю еще раз ваше внимание на одно предприятие, затеянное в прошлом году в Италии; суть предприятия, как я уже докладывал вам, состоит в поддержке одной особы, владеющей некоторыми подлинными документами, подтверждающими ее высокое происхождение. А чтобы рассеять последние ваши сомнения, я прикладываю к моему письму историю, собственноручно составленную этой прелестной молодой женщиной. Сообщаю также, что во избежание недоразумений, которые может вызвать это дело, мною срочно вызван из Англии мой лучший агент…

Глава семьдесят шестая, в которой Суворов плачет

Несмотря на усталость, я не спал почти всю ночь, растирая руками виски и ворочаясь; впечатления минувшего боя все еще мучили меня; я закрывал глаза – и мне снова представлялась безумная атака спагов на наши кареи и ухмыляющийся албанец с отрезанной головой донского казака в руках. Мушкатеры опять пели русские песни, но мне чудилось почему-то, что они поют латинскую ораторию, которую я слышал в Петербурге, на Царыцыном лугу:

Armatae face et anguibus

A caeco regno squallido

Furoris sociae barbari

Furiae venite ad nos.

Morte, flagello, stragibus

Vindictam tanti funeris

Irata nostra pectora

Duces docete vos…[310]

Я не выдержал, встал с лежанки и пошел к костру, но сбился с пути и вышел к калмыцкому вагенбургу. Калмыки варили в походном казане свою вонючую бурду – чай с бычьим жиром и солью; два молодых калмыка, раздевшись до пояса, боролись между собою, а остальные подбадривали их криками.

– Бичкн кенкргч! – закричали калмыки, увидев меня. – Сенька-кенкргч! Садись пить с нами чай…

Еле сдерживая отвращение, я пригубил ужасную жижу; вопреки моему представлению, питье оказалось вполне съедобным, я почувствовал себя уже не таким уставшим. Я посчитал приличным завести светскую беседу и стал спрашивать у калмыков, как же получилось так, что азиатский народ перекочевал к Волге, почему они приняли российское подданство и какому государю служат теперь те кочевники, которые несколько лет назад решили вернуться на родину, к границам Китая.

– Эрлик-хану, – сказал Чегодай, тоже выпивая чаю.

Должно быть, это могущественный восточный царь, подумал я тогда. Только потом из разговора я понял, что Эрлик-хан – это бог мертвых, монгольский Плутон. Почти всех калмыков по дороге перебили их заклятые враги – киргиз-кайсаки. Погибло более ста тысяч человек, в основном женщины, дети и старики. А еще ранее девять из десяти калмыков были убиты по приказу китайского императора. Из всего богатого и многочисленного народа уцелели только семьи, которые решили связать свою жизнь с Россией.