Телевизор. Исповедь одного шпиона - [113]

именуемая Алиенора в Квебеке

Французский фрегат нес меня по южным морям, затем мы обогнули мыс Доброй Надежды и вышли в Атлантический океан. Как вдруг, совсем в нескольких милях от европейского берега, разыгралась жестокая буря, продолжавшаяся более месяца, и всё это время наш корабль трепало волнами и ветром; лишенные воды и продовольствия, многие матросы умерли, я сама стала похожей на скелет, а сопровождавший меня гувернер Жак Фурнье уже почти лежал при смерти, в трюме, кишевшим злобными крысами. Наконец, нам удалось бросить якорь в неизвестном порту.

– Посмотрите же, Жак, – сказала я гувернеру, уже утратившему всякую надежду на спасение, – шторм закончился, мы в какой-то гавани; только я не знаю, в какой, в Бресте, или, может быть, Марселе…

– Oh, non, c'est horrible![308] – простонал Фурнье, едва взглянув на берег. – Это никакая не Франция, моя дорогая шемаханская принцесса… Это моя родина, Канада! Посмотрите на эти кленовые деревья и следы диких медведей… Это плохо, очень плохо… Местный губернатор поклялся уничтожить меня, и по этой причине я и был вынужден бежать в Персию…

Город, раскинувшийся на краю залива Нежных Матушек, был вполне европейским; в подзорную трубу я могла видеть прогуливавшихся по набережной дам и офицеров; на вершине холма был христианский монастырь. Поблагодарив капитана фрегата, мы с Фурнье сошли на берег; пользоваться далее благосклонностью капитана было невозможно; во всех бедах, случившихся с кораблем, матросы винили меня, полагая, что женщина во флоте – к несчастью. Какое глупое суеверие!

– Что же мы будем делать теперь? – с грустию проговорила я.

– Мы уйдем в канадские леса, – гордо, и с какою-то странной усмешкой сказал Фурнье, – и будем честным трудом зарабатывать свой хлеб. Конечно, первое время нам придется трудно; кругом звери, дикари-американцы и еще негодяй-губернатор; но я уверен: нет ничего чище и благороднее простой жизни на лоне натуры. Всякая беда – от цивилизации, оттого, что люди следуют не натуре, а так называемой культуре…

– Я не могу отказаться от своей судьбы, Жак, – сказала я. – Я должна вернуться в Россию. Моя страна…

– Ах, оставьте! – махнул рукой Фурнье. – Вы уже взрослая девушка, Алиенора, а всё еще живете детскими мечтами… Ваш патриотический пыл заслуживает уважения, но уверены ли вы в том, что русский народ готов принять вас? Люди, вообще, привыкают к любой власти и любым, даже самым жестоким тиранам; со временем привычка укореняется, и люди начинают кричать, что никакой другой власти не нужно и что за существующий порядок они готовы положить свою жизнь. Посмотрите хотя бы на наш Квебек. Ранее колония подчинялась королю Людовику, теперь же, после войны, управление Квебеком перешло в руки наших врагов – англичан. И что же? Видите ли вы на улицах народные бунты и героически гибнущих на баррикадах патриотов? Я что-то не вижу… Повторяю свой вопрос: уверены ли вы в том, что русский народ и Сенат признают вас своею?

– Не уверена… – вздохнула я.

– А ежели вы не уверены, то стало быть, вам не нужно и пытаться. Скажите честно, что движет вами? Любовь к родине или же любовь к русскому трону, к той счастливой жизни, которую вы обретете, если вас коронуют?

– Я… я не знаю…

– Послушайте же, послушайте меня! – Жак Фурнье взял меня за плечи и посмотрел прямо в глаза. – У вас есть выбор: продолжить бесплодную борьбу за свободу России, либо же отправиться со мною в канадские леса жить жизнью, воспетой в «Новой Элоизе», жизнью, полной чувств и красоты. Посмотрите на этот новый, дивный мир! Вдохните всею грудью свежий канадский воздух, такой чистый, такой непохожий на задымленный Багдад, прислушайтесь к голосам диких птиц, приглядитесь к игре солнечного света в водах залива Нежных Матушек, – и вы познаете истину. Истину, состоящую в том, что нужно просто возделывать свой сад и не мечтать о несбыточных глупостях…

– Это похоже на изгнание, – угрюмо произнесла я.

– Вы и есть изгнанница… И чем скорее вы смиритесь со своим статусом, тем легче вам будет жить дальше… Беспокойство покинет ваше сердце, вы снова обретете силу и волю к жизни… Вот, выпейте, это придаст вам сил, – Фурнье протянул мне чашу с густым алым напитком. – Это кленовый сироп. Местные жители употребляют его вместо сахара и всегда пьют в холодную погоду, когда на улице бушуют метель и вьюга…

Я поняла по его взгляду, что ему страстно хотелось заключить меня в объятья и покрыть поцелуями; ведь я была уже как распустившийся розовый бутон, и вопрос был только в том, кто первым сорвет этот цветок. Фурнье хотел забрать меня в канадскую глушь, лишь потому что желал, чтобы я принадлежала ему одному.

– Жак, – сказала я (сладкий и терпкий вкус кленового сиропа еще щекотал мне язык), – я не могу поехать с вами в леса. Я останусь здесь, в городе, устроюсь работать гувернанткой и буду ждать корабля, капитан которого согласится отвезти меня в Европу… Я понимаю ваши мужские желания, но не могу их удовлетворить. Я последняя представительница древней русской династии, и я не могу связать свою жизнь с вами, как бы я того ни хотела… Ах, если бы вы были русским боярином! или хотя бы немецким или датским принцем, за которых принято выдавать замуж володимерских княжон, я уже была бы безраздельно ваша…