Телевидение. Закадровые нескладушки - [15]

Трудность состояла в том, что туда можно было долететь только самолетом, и то в три летних месяца в году и в хорошую погоду. Летали туда старые, древние кукурузники. Я не поленился. На следующий день пошел в аэропорт. На мое счастье, стояла хорошая солнечная погода. Я купил билет на этот внутренний рейс, сел в кукурузник, и через полчаса наш «транспортный гигант» сел на футбольное поле перед местной школой. Рядом находился этот магазин культтоваров. Я сразу направился к нему. Захожу, иду уверенно в левый угол, ко второй полке снизу. Стоит мой долгожданный Альбер Камю. А рядом с ним маленький, совсем неожиданный, почти мифический первый маленький сборник Марины Цветаевой, Лев Гумилев, Сартр. Пока я собирал литературную жатву, самолет улетел. Пришлось заночевать в этой заброшенной в алтайских горах деревушке. А на следующий день погода испортилась. Кукурузник не прилетел. Пришлось идти к местному руководству. Оказалось, у них в колхозе три грузовика и, соответственно, три шофера. Одного из них звали Мадрид, второго – Социал, а третьего – Демократ. Вот Демократ как раз, на мое счастье, и собирался в город. К нему меня и посадили. И тогда я понял, что по алтайским горным дорогам могли ездить только или Мадриды, или Социалы, или Демократы. Это была трасса какого-то безумного лихачества и риска. На одном из особенно крутых поворотов горной дороги Демократ меня высаживает и говорит: «Дальше я поеду один и буду тебя ждать за поворотом. Ежели меня там не окажется, иди дальше пешком. Авось какая-нибудь попутная машина и подберет». На мое счастье, он ждал меня за крутым поворотом, цел и невредим. Вот так доставались тогда иногда сборники произведений любимых авторов.

Литературные парикмахеры

Есть такая профессия, общая для всех средств массовой информации: газеты, радио, телевидения, – литсотрудник. Вполне почтенная профессия, как теперь говорят, менеджеров среднего звена. Но среди этого среднего звена есть непревзойденные асы своего ремесла. Они, как переходящее Красное знамя, передвигаются из эпохи в эпоху. Я их называю литературными парикмахерами. С одним из таких литературных парикмахеров я столкнулся еще на старте своей журналистской деятельности в первой половине шестидесятых годов прошлого столетия. Мой приятель-однокурсник Миша Леонтьев проходил практику в одной из провинциальных газет. У ответсекретаря этой газеты было хобби: он причесывал все материалы самых разных авторов под одну серую провинциальную гребенку. После его прически все материалы становились как близнецы-братья. Журналисты возмущались, жаловались главному редактору, в горком, обком. Ничего не помогало. Власть имущих вполне устраивал парикмахерский стиль ответсекретаря. И вот Миша, как человек со свежими мозгами, стал центром заговора против их литературного парикмахера. Заговорщики подсунули ответсекретарю статью известного в то время публициста газеты «Правда» Юрия Жукова. Фамилия Жуков – распространенная на Руси фамилия. Она не вызвала у ответсекретаря особой настороженности, и он ее причесал, здорово причесал. Затем заговорщики опубликованную в их газете статью отправили в «Правду» ее автору. Скандал разразился нешуточный.

Вскоре после этого и мне самому пришлось столкнуться с таким виртуозным парикмахером. По этому поводу мне вспоминается один эпизод из воспоминаний Константина Паустовского. Случился этот эпизод в начале 20-х годов прошлого столетия в одесской газете «Маяк», где Паустовский тогда работал. Кто-то из начинающих авторов прислал в газету рассказ о лошади. Рассказ оказался настолько беспомощным, что его решили выбросить в корзину для редакционного мусора. Но тут кто-то вспомнил об Исааке Бабеле. Он был известен как страстный поклонник лошадей. Он не просто любил, а знал эту тему, мог подолгу рассказывать о разных породах, их особенностях и повадках. Словом, решили этот беспомощный экзерсис графомана сбросить Бабелю. И рассказ отправили ему. Через несколько дней он принес этот опус в редакцию, и все обалдели. Рассказ засверкал всеми красками жизни, как искусно ограненный бриллиант. Все стали допытываться у Бабеля, что он сделал, что он такого сотворил. На что Бабель скромно ответил: «Да ничего особенного я не сделал. Я просто расставил знаки препинания».

Я вспомнил об этом литературном курьезе, когда отправил один свой материал в «Вечерку», «Вечернюю Москву». Материал этот попал к одному их старому, заслуженному литсотруднику и после его обработки был опубликован на страницах газеты. Я материал свой не узнал. Вроде все слова и фразы на месте, а материал серый, как и вся страница. Я пришел к этому сотруднику и спрашиваю: «Что вы сделали с материалом?» – «Да ничего особенного, – отвечает «мэтр», – я просто расставил знаки препинания». Я был поражен его парикмахерским искусством.

Сейчас, правда, не знаю, как в газете или на радио, но на телевидении литературные парикмахеры сами не стригут. Даже если тебе повезет и не последует стандартный ответ: «Не наш формат», тебе спустят такой перечень замечаний, что после их выполнения из фильма уходят все краски, словно из полнокровного живого организма всю кровь высосали, и он становится анемичным и худосочным, одним из множества в этом серо-желтом строю. На заре перестройки, когда мы еще гордились своей профессией, я написал провидческие, для себя во всяком случае, стихи.