Телефон. Звонки из прошлого - [18]

1945 год. Автор с родителями жил на Полесье, в городе Сарны. Городок небольшой, но почему-то много бродило инвалидов, увешанных орденами и боевыми медалями — обилия юбилейных и ведомственных тогда не было — сплошь государственные награды. «Самовары» ездили по тропинкам, тротуарам и даже мостовым. Вспоминается дядя Ваня. На груди у него блестели, всегда натертые до блеска суконкой, ордена и медали. Люди подходить к ним стеснялись, то ли от ложного стыда, то ли от вины. Он прирабатывал чистильщиком обуви. Крем, скамеечка низкая и бархотки — вот и весь его инструмент. В городе стояло несколько гарнизонов — офицеры к нему часто наведывались с припудренными полесским лесом «хромачами», идя на службу. Потом как-то сразу они стали пропадать. Оказалось, их отправляли куда-то за пределы города и района, как детям поясняли родители, в областные специальные «общежития». Как потом выяснилось, никаких таких общежитий не было, а существовали монастыри, в частности, на Валааме. Остров на Ладоге знаменит монастырскими комплексами. Туда по указанию Сталина стали свозить «укороченных войной людей» из Ленинграда, Москвы и других крупных городов, где они выживали, побираясь на улицах, на рынках и у кинотеатров.

Власти старались избавиться всеми силами, чтобы калеки своим видом не портили триумфа Великой Победы. С одной стороны, эти герои считались теперь «ненужными» для общества, а с другой — власти предлагали инвалидам самим зарабатывать на жизнь — дескать, в социалистическом обществе должны работать все. Вместе с тем был даже издан специальный закон, категорически запрещавший принимать в учреждения социального обеспечения инвалидов 1-й и 2-й групп, имевших родителей или родственников. В городах они получали пенсию в 300 рублей — 50 % зарплаты неквалифицированного рабочего. Это касалось рядового, сержантского и старшинского состава. В деревнях же вернувшиеся с фронта калеки не получали почти ничего. В те времена власть считала, что содержание инвалидов, вернувшихся с фронта без ног и рук, является делом заботы оставшихся семей.

В основном, многим из калек было по 20–25 годков, когда война их «пообтесала», как они говорили о себе. Впереди их ждала беспросветная жизнь. Понимая это и не желая пребывать в семье «халявщиком», они уходили из жизни в результате суицидов. Дожившие до времен Булата Окуджавы, они воспринимали слова его стихотворения с укором войны: «Ах, война, что ж ты, подлая, сделала…». Она сделала их инвалидами.

Для наглядности этой темы приведу две истории, рассказанные журналистом Владимиром Тихомировым.

Шел уже третий день нашего наступления на Восточную Пруссию, и советская артиллерия методично перемалывала в пыль бетонированные доты Гумбинненского укрепрайона, где окопались недобитые фашисты из группы армий «Центр». Дальнобойные гаубицы работали день и ночь, а вот пилоты бомбардировщиков в бессильной ярости сидели на земле и ждали летной погоды — снежная метель сменялась то непроглядным туманом, то новым бураном.

Наконец, вечером 15 января распогодилось, в штабе дали приказ на вылет, и сразу две воздушные армии обрушили на врага огненный ураган фугасных бомб.

Немцы пробовали огрызаться, и тогда в дело вступили «сталинские соколы» из 813-го истребительного авиаполка, прикрывавшие «бомберов» и уже не раз гонявшие хваленых немецких асов.

Вот и сейчас, едва наши «пешки» — бомбардировщики Пе-2 — успели отработать по немецким позициям, как из облаков дыма выскочили три десятка «фоккеров» — мощных истребителей FW-190. Навстречу им тут же рванулась восьмерка наших Ла-5…

Закипел воздушный бой. В какой-то момент лейтенант Григорий Волошин, взмыв под самые облака, вдруг увидел, как в хвост командира эскадрильи майора Митрофанова зашли сразу два «фоккера».

— Уходи, командир, я прикрою! — обрушился он сверху на немцев. Нажал на гашетку, но ленты обеих пушек ШВАК давно уже были пусты. Черт!

— Командир, уходи! — прокричал он, бросая машину на таран.

Очевидцы видели, как оба самолета столкнулись в воздухе и в огненном взрыве развалились на части. Тело Волошина так и не нашли, хотя его фамилию в тот же день внесли в список безвозвратных потерь, а за спасение командира его посмертно представили к награждению орденом Отечественной войны 1-й степени.

Но Григорий Волошин не погиб. Искалеченного, обожженного и контуженного летчика в тот день нашли наши пехотинцы в каком-то болоте. Врачи-хирурги совершили настоящее чудо, вернув пилота к жизни. Правда, разорванные в клочья ноги пришлось ампутировать, как и обе руки. Но самое главное — от страшной контузии Волошин потерял память, а все его документы сгорели. Никто не знал, как зовут летчика, а сам он не помнил о себе ничего… После контузии Волошин мог только мычать что-то нечленораздельное. Но чаще всего он просто молчал, глядя невидящими глазами в одну точку. Так началась новая эпопея скитаний летчика Волошина — по госпиталям и домам инвалидов.

Как «неизвестный солдат» он оказался в одном из скитов для «психических» — Никольском ските Валаамского монастыря. Пролежал он на койке почти в одном положении 15 лет. В 1974 году на Валаам прибыл художник Геннадий Добров, решивший живописать быт дома инвалидов. Зайдя в Никольский скит, он увидел неизвестного «самовара». Вид его потряс живописца, и он нарисовал его портрет. Рисунки Доброва скоро увидел весь мир. Увидел портрет обитателя Никольского скита и житель Киргизии Николай Григорьевич Волошин, и обмер — это был его погибший отец. Сравнили все сохранившие фотографии — его лицо, вне всяких сомнений. Правда к тому времени лейтенант Волошин умер.