Технология власти - [8]

— Я не помню ни одного слова из того, что я тогда говорила. Это был мой первый революционный дебют, и вы — не можете представить, как ужасно я волновалась! Когда я предложила созвать митинг, я собиралась рассказать солдатам о русских "революционных буржуйках", — о Вере Фигнер, Софье Перовской, Вере Засулич, Екатерине Кусковой, "бабушке русской революции" Брешко-Брешковской, чтобы рассеять все эти предрассудки о "бабах" и "буржуйках". А что я наговорила, не помню, убейте, не помню!

Помню только, что с того памятного дня друзья стали меня величать запросто: "Революция Николаевна!"

ТАК рассказывала сама Зинаида Николаевна об этом эпизоде.

В то время, о котором я рассказываю, она работала в Народном Комиссариате по иностранным делам и пользовалась большим влиянием среди его руководителей. Отношения между нею и Сорокиным, с которым она была знакома еще по гражданской войне, были совершенно дружескими. Он так же непринужденно беседовал с ней о политике, как и на тему о "половом вопросе". Замечу тут же, что даже в последующие годы реакции, когда за каждым старым большевиком или героем гражданской войны охотилось полдюжины сталинских сексотов, отношения между старыми соратниками оставались близкими, что им потом немало повредило.

Я бывал у нее часто вместе с Сорокиным и относился к ней с тем благоговением, с каким молодой энтузиаст может относиться к героям революции.

Близко я узнал Королеву на вечере у нее, на котором приглашенных было немного — один военный с ромбами, которого присутствующие называли просто "Генералом", его дама с бледным лицом и нахальными глазами, член бюро МК Резников, которого многие пророчили в члены Политбюро, нарком Н. (он был, собственно, заместитель наркома, но приличия ради его величали "Наркомом") с женой и мы с Сорокиным. Стол был накрыт чисто по- русски: сытно и обильно, но без претензии на изысканность.

Первый тост предложил "Генерал":

— Меня учили еще мальчиком: не задавай никогда двух вопросов — военному о тайнах его ведомства и пожилой даме о ее возрасте. Но с тех пор меня занимали именно эти два вопроса. Военного я неизменно спрашивал, чем он занят и скоро ли он займет место своего начальника, а даме задаю один и тот же вопрос — довольна ли она "нашим братом", а если нет, то сколько ей лет. Признаюсь, только у Зинаиды Николаевны я не имею успеха. Нас, мужчин, она считает бабами, а себя все еще девочкой. И я согласен с нею — лучше быть прекрасной девочкой, чем бабой с усами. За все, чем дорога нам наша Зинаида Николаевна, за мужество, молодость и дерзание выпьем эти бокалы.

Все дружно чокнулись и залпом выпили, кроме меня и дамы с нахальными глазами. Дама, видимо, косилась на "Генерала", а я на слишком уж полный стакан водки. Вечер быстро принял положенный ему оборот. Тосты чередовались за тостами, а водка глушила перекрестные речи. Если бы не сама хозяйка, которая отрезвляюще действовала на пьяных и опьяняюще на трезвых, равновесие было бы давно нарушено.

Она вовремя почувствовала нарождающуюся угрозу и, торжественно вручив каждому по бутылке нарзана, пригласила нас в гостиную послушать музыку и сама села за рояль.

— Что же вам сыграть, друзья? — обратилась она к нам, перебирая ноты.

— Похоронный марш! — невозмутимо ответил Сорокин. Слова его потонули в веселом хохоте, а "Генерал" еще приговаривал — "гениально, гениально!"

— Охотно, Ваня, только скажи, кого же мы собираемся оплакивать, спросила хозяйка не то с досадой, не то с сочувствием.

— Жалкую гибель великой революции! — ответил полутрезвый Сорокин.

Это был первый звонок к полному отрезвлению. Люди сразу стали задумчивыми. Холодный душ сорокинских слов будто смыл хмель сорокаградусной "рыковки". Даже военный приуныл, покачивая головой.

— Это горькая истина! — читал я на его лице. Зинаида Николаевна поддалась общему настроению и, начав с "Реквиема" Моцарта, перешла к увертюре "Прометей" Бетховена.

Но дамы запротестовали. Супруга "Наркома", одна из тех, которых бессмертный Гоголь назвал "дамой приятной во всех отношениях", так и заявила: "Что же это, мы собрались отпраздновать день рождения Зинаиды Николаевны или устроить кладбищенский концерт?" При этих словах она подошла к хозяйке и властно прибавила: "А ну-ка, дорогая, не мучайте рояля и гостей, а уж лучше слушайте!"

Она заняла место за роялем. Под собственный аккомпанемент она исполнила несколько романсов Бородина и Чайковского. Сыграла она, действительно, виртуозно, и награждалась каждый раз шумными аплодисментами гостей. Мы вновь вернулись к жизни. Жена "Наркома" исполнила и несколько революционных песен. В заключение общим хором всех присутствующих было исполнено "Письмо матери". "Письмо матери" Есенина было запрещено для исполнения, но оно исполнялось чаще других советских произведений. Это были годы массового увлечения молодежи Есениным; это увлечение передавалось и "отцам". Четырехтомник Есенина (уже запрещенный) котировался на черной бирже в сто крат выше своей номинальной стоимости. Буйно-траурный пессимизм есенинской лирики явился социальным бальзамом, успокаивавшим тяжкие боли рождения сталинской империи. Бесшабашно-залихватская, пусть даже пьяно-кабацкая, а потому смелая манера Есенина говорить лирическую правду о режиме, при котором он себя уже чувствовал "иностранцем" ("в своей стране я словно иностранец", — говорил поэт), — действовала подкупающе. Помню, как я сам днем в Институте пережевывал "Капитал" ("Ни при какой погоде я этой книги, конечно, не читал", — писал Есенин о нем), а вечером перечитывал Есенина.