Технофобия - [49]

Предчувствие не обмануло меня. К вечеру я вышел к деревне, или, как это правильно называть, городищу. Выстроенному кругом частоколу, за которым виднелся дым печных труб и крыши домов. Тропа упиралась в широкие дощатые ворота, последние ее метры также были вымощены досками — для удобства.

Ворота, кстати, были открыты, давая мне возможность войти и полюбоваться деревней изнутри. Чем, я, собственно, и занялся в первую очередь.

По ту сторону частокола я увидел: бревенчатые дома на сваях, символические плетеные заборчики, вымощенные досками улочки, по которым носились дети в одних рубашонках до колен. Вспугнутые детьми куры с возмущенным квохтаньем вспрыгивали на заборы. Тут же не спеша прогуливался большой рыжий петух, гордо игнорирующий детей и лишь время от времени предусмотрительно поворачивающий голову в сторону шума. Были тут и взрослые — женщины в балахонах до земли, мужчины в домотканых штанах, рубахах и… кажется, лаптях. Посреди деревни стоял колодец — настоящий, со срубом. От него, как раз отходила женщина с парой ведер на коромыслах. И, что самое приятное, никто не спешил в меня целиться — хоть из лука, хоть из лазерного излучателя. Причем, в банальной беспечности местных жителей упрекнуть было трудно. Частокол — тому подтверждение. Кроме того, невдалеке от ворот мне встретилась пара крепких парней с луками за спиной.

Я еле удержался от того, чтобы перекреститься или сказать что-то типа «здравы буде, хозяюшки» в таких «лапотно-квасных» декорациях. Какое-то ощущение неловкости, собственной чуждости и неестественности сковало меня. Выручил один из парней-лучников.

— Здравствуй, — просто сказал он, заметив меня, и протянул руку, — ты в гости или насовсем?

— На…совсем, — вымолвил я предательски дрожащим голосом, — а… можно?

— А почему — нельзя? — рассмеялся лучник, — руки лишними не бывают. Ты, главное, к старейшине зайди, чтоб определиться.

— Старейшине? — переспросил я, не веря своему счастью.

— Общинный дом видишь? — сказал второй лучник, указывая рукой в сторону. Повернув голову, я разглядел довольно большой по сравнению с другими избушками и, главное, длинный дом, что стоял в центре деревни.

— Мне туда? — переспросил я, и лучники дружно кивнули в ответ, — ну, спасибо, мужики.

— Что? — неожиданно насторожившись, спросил один из парней, — что ты сказал?

— Благо…дарю, — бросил я, запоздало подумав, что речь даже моих соотечественников к трехтысячному году, должна была хоть немного, но измениться. По крайней мере, освободиться от слов с забытой этимологией. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Лучники снова гостеприимно улыбались мне.

— Не за что, — ответил один из них.

Уф, кажется, пронесло, подумал я в тот момент. Дело было не только в пресловутом «языковом барьере», в данном случае, довольно низеньком. Просто гостеприимство и радушие — это еще не весь менталитет наших предков и, как выясняется, потомков. Почему-то мне вспомнились такие нехорошие слова как «отродье», «выродок», «изверг», в старину обозначавшие просто людей, изгнанных из общины и, посему, достойных всяческого презрения. Но, видимо, правильно сказал один мудрый человек — в одну реку нельзя войти дважды. И поселение так называемых «технофобов» образца трехтысячного года необязательно будет в точности копировать русскую старину. Потому что речь идет не о деградации до средневекового уровня, а о развитии. Пусть с резким поворотом и по непонятной траектории, но это именно развитие, то есть изменение с сохранением предыдущего исторического опыта.

В общинном доме я еще раз убедился в том, что технофобы и мои далекие предки — все-таки две большие разницы. Дело было вовсе не в интерьерах — напротив, огромная печь с полатями, тусклые лучины в качестве единственного источника света, а также лавки вдоль стен свидетельствовали, скорее, в пользу противоположной версии. Однако, во-первых, я не заметил никаких религиозных символов, ни крестов и икон, ни идолов, а во-вторых…

При слове «старейшина» я представлял себе древнего старца с бородой до пола. Однако старейшина оказалась хоть и пожилой, но вполне энергичной женщиной. Не сгорбленной высохшей Бабой Ягой — точно. Помимо строгого командного голоса (хоть в военном училище работай), ее отличала феноменальная память. Узнав, зачем я пришел (а откуда, ее совершенно не интересовало) старейшина со скоростью базы данных установила, и кто из женщин деревни еще не замужем, и что имеется минимум одна свободная изба, так что жить в общинном доме нам не придется, и что на покосе рабочих рук не хватает…

Что интересно, о том, хочу ли я жениться вообще, и нужна ли мне такая жена, которая осталась невостребованной мужской половиной деревни, меня самого даже не спросили. Ну да ладно. Видимо, не в том я положении, чтобы права качать. Зато мне явно светила своя жилплощадь — что, несомненно, плюс. Ведь жизнь в огромной, наверняка полной других жильцов избе общинного дома, я представлял себе плохо, не говоря уж о неизбежном процессе отдачи супружеского долга. Наши предки, по крайней мере, молодоженам специальное помещение выделяли.

Вопреки моим опасениям, доставшаяся мне жена не была ни хромой, ни горбатой, ни одноглазой. Правда, в жесткие, как уголовное законодательство Китая, каноны красоты, навязываемые глянцевыми журналами моего времени, она тоже никак не вписывалась. Не маленькая, но и не шибко высокая. Не толстая, но и не обглоданная диетами. Баба как баба, сказал бы мой отец, к вышеуказанным канонам равнодушный как сантехник к законам гидродинамики. С таких женщин в свое время рисовали пропагандистские плакаты, посвященные сельским труженицам. Если сделать скидку на уход в историю таких костылей-протезов как аэробика, солярий и косметика, то лучшего ожидать просто не имело смысла.