Техасский рейнджер - [116]

— Кто… сумел… улизнуть?

— Флетчер, тот, что оставался с лошадьми. Всех остальных мы прикончили. Дьюан, дело сделано… сделано! Да ты знаешь ли, дружище…

— Что… с ней?

— Мисс Лонгстрет почти неотлучно находилась у твоей постели. Она помогала врачу. Ухаживала за твоими ранами. И, Дьюан, в ту ночь, когда ты… нырнул так глубоко… я думаю, только ее душа заставила твою вернуться. О, это удивительная девушка! Знаешь, Дьюан, она ни разу не растерялась, ни разу ни на мгновение не утратила самообладания! Вот что: мы собираемся переправить тебя домой, и она поедет с нами. Полковник Лонгстрет отправился в Луизиану сразу после битвы. Я посоветовал ему так поступить. В округе разгорелся слишком большой скандал. Для него лучше было уехать.

— Есть ли… у меня… шансы выжить?

— Выжить? Да ты что! — воскликнул капитан. — Ты уже выздоравливаешь! Правда, ты довольно изрядно нашпигован свинцом, и тебе придется всю жизнь носить в себе этот груз. Но ты выдержишь! Дьюан, весь Юго-запад знает твою историю. Тебе никогда не придется стыдиться имени Бака Дьюана. Клеймо изгнанника смыто. Техас верит, что ты всегда был нашим тайным рейнджером. Ты герой. А теперь подумай о доме, о матери, об этой благородной девушке, — и о твоем будущем…

Рейнджеры перевезли Дьюана в Уэллстон.

Пока Дьюан находился в изгнании, сюда была подведена ветка железной дороги. Уэллстон вырос. Шумная толпа запрудила станцию, но сразу замолкла, когда Дьюана вынесли из вагона.

Целое море голов окружало его. Некоторые лица он помнил — школьные товарищи, друзья, старые соседи. Множество рук взметалось над толпой в приветственном жесте. Дьюана радостно встречал город, из которого он бежал много лет тому назад. Внутренняя скованность в нем сломалась. Такой прием почему-то причинял ему боль, одновременно оживляя его; и в его охладевшей душе, в усталом сознании произошли удивительные перемены. Взор его затуманился.

Потом был белый дом, его старый дом. Дьюан не мог поверить в реальность происходящего, хоть она была несомненной. Сердце его учащенно билось. Неужели прошло так много, много лет? Знакомое и вместе с тем чужое, все казалось странным образом увеличенным, как если бы он смотрел сквозь увеличительное стекло.

Товарищи-рейнджеры внесли его в дом, уложили в постель, взбили подушки и подложили их ему под голову. В доме царила мертвая тишина, хоть он и был полон народу. Взгляд Дьюана заметался в поисках открытой двери.

Кто-то вошел — высокая девушка в белом, с темными влажными глазами на бледном лице. Она вела под руку старую женщину, седую, со строгим лицом, грустную и печальную. Его мать! Она была очень слабой, однако двигалась прямо. Бледная, с неверной походкой, она тем не менее сохраняла достоинство.

Девушка в белом слабо вскрикнула и упала на колени у постели Дьюана. Его мать странным жестом развела руками:

— Кто этот человек? Мне не вернули моего мальчика! Этот человек — его отец! Где мой сын? Мой сын… о, мой сын!

Когда Дьюан окреп, ему доставляло удовольствие лежать у западного окна, наблюдать, как дядя Джим строгает свою палку, и прислушиваться к его болтовне. Старик совсем сдал за эти годы. Он рассказывал много интересных вещей о людях, которых Дьюан хорошо знал, — кто вырос, кто женился, кому повезло в жизни, а кому нет, кто уехал, а кто и умер. Но дядю Джима трудно было удержать от разговоров на тему о револьверах, драках, поединках, бандитах, преступниках. Похоже, он не в состоянии был сообразить, как упоминание об этих вещах больно отражается на Дьюане. Дядя Джим совсем впал в детство и очень гордился своим племянником. Он хотел знать все об изгнании Дьюана. И больше всего он любил беседовать о пулях, которые Дьюан носил в своем теле.

— Пять пуль, говоришь? — в сотый раз спрашивал он. — Пять во время этой последней схватки! Клянусь небом! А до этого в тебе было уже шесть?

— Да, дядя, — отвечал Дьюан.

— Пять и шесть. Получается одиннадцать! Клянусь небом! Мужчина есть мужчина, если он носит в себе столько свинца. Однако, Бак, ты бы мог носить и побольше. Возьми этого негра Эдвардса, что живет здесь, в Уэллстоне. Так в нем целая тонна пуль! А он — хоть бы что! Или возьми Кола Мюллера. Я видел его. В свое время он был большим негодяем. Так говорят, что он носит двадцать три пули! Правда, он покрупнее тебя будет — на нем больше мяса… Странно, — верно, Бак? — что доктор сумел вырезать из тебя только одну пулю, ту самую, которая застряла в грудной кости. Сорок первый калибр, необычный патрон. Я видел ее и захотел ее взять, но мисс Лонгстрет не желает с ней расставаться. Знаешь, Бак, в револьвере Поггина оставался один патрон, и в нем точно такая же пуля, как та, которую вырезали из тебя. Клянусь небом! Парень, она свела бы тебя в могилу, останься она в тебе!

— Как пить дать, свела бы, дядюшка! — отвечал Дьюан, и прежнее гнетущее мрачное настроение возвращалось к нему.

Однако, Дьюану не часто приходилось отдаваться на милость старого ребячливого героического дядюшки Джима. Мисс Лонгстрет была единственной, кому удавалось, кажется, развеять угрюмые мысли Дьюана, и когда она находилась рядом с ним, она оберегала его от всех намеков, наводящих на воспоминания и размышления.