Teen Spirit - [39]

Я мигом все сообразил:

— Значит, так: я звоню Сандре, она будет ждать тебя у метро «Барбес» через десять минут. Идет? Потом вы звоните мне, и я спускаюсь с Алисой.

— Алиса тоже едет?

— Я не оформил отцовства, необходимо присутствие матери, чтобы ее выпустили.

Полушепотом я добавил:

— По правде говоря, можно было бы обойтись и без нее.

* * *

На автостраде Тьерри наверстал все свои прошлые грехи, все те случаи, когда его не было в нужную минуту, — он точно самолет вел. Мы поочередно вспоминали эпизоды, когда сами оказывались в участке.

Алиса и тут пыталась нам отравить жизнь:

— Ты как будто гордишься ею.

Сандра ее успокаивала:

— Она жива и здорова, а это самое главное, нет? Ничего страшного не случилось, в этом возрасте многого не догоняешь… Не стоит драматизировать.

Если честно, мы и в самом деле гордились ею, гордились, что она прошла этот путь. Это хорошо, что полиция научит ее врать, таиться, не доверять властям, презирать их втихомолку и, уставившись в пол, подавлять в себе ярость. Пусть знает, что в любую минуту какой-нибудь кретин может задержать тебя, оскорбить, наказать незаслуженно. Мы в полном их распоряжении. Я не радовался за нее, но и вправду гордился, что она не тряпка. Ну так пусть понимает, на чем оно держится и как устроен этот добрый старый мир.

Я был в отличном настроении. Мне нравилось, что мы мчимся на бешеной скорости, что с моей дочерью все в порядке, что со мной рядом Тьерри и Сандра и что случившееся одинаково подействовало на нас троих: напомнило непутевую юность, наши попытки пробить головой стену и последующие неудачи и наше вечное ха-тьфу.

Алиса нас проклинала, мы выступали против нее единым фронтом, стоило ей открыть рот. Но и она тоже невольно оказалась частью нашей компании, компании очумелых чудаков, взбудораженных проделкой несмышленой девчонки.

* * *

Я был потрясен, когда она вышла из участка с болтающимися шнурками и своими вещичками и, опустив голову, направилась к нам, как приговоренная к электрическому стулу.

В ту ночь я по-настоящему стал ее отцом. Беспокойство и наступившее затем облегчение пробили брешь в моей душе, и в эту брешь хлынула любовь, какой я никогда не испытывал, ни с чем не сравнимая по силе, неугасимая.

Алиса натянула на лицо маску тяжелобольной, она была неподражаема в этой роли. Облаченная в свое благородное страдание, она смотрела на Нанси с ужасом и укором. Какое-то мгновение они стояли друг против друга, потом Нанси взглянула на меня, и я распахнул объятия. Я молча прижал ее к себе, как прижал бы подругу. Почему я, такой понимающий с друзьями, не могу с пониманием относиться к ней? Только потому, что имею право наорать на нее и смешать с дерьмом?

В голове складывалась какая-то нелепая речь:

— Если тебе суждено через это пройти… что я могу тебе сказать? Я не стану любить тебя меньше. Я через это прошел, и теперь я на другой стороне. Я полз, обдирал морду об асфальт, натыкался на стены, но я это преодолел…

По крайней мере одно я умел, одному научила меня жизнь: прижимать к груди людей, когда им плохо, делать вид, что мне не страшно, что ничего особенного не происходит, стоять на ногах, когда рушится все вокруг, верить, что еще выкарабкаемся.

* * *

Домой мы возвращались в полном молчании. Дружка своего Нанси оставила в участке: ту машину вел он, и он взял все на себя. Или на него все повесили. Одна лишь Алиса не понимала, что Нанси встретится с ним, как только его выпустят, Алиса предполагала поместить дочь в пансион и пинками под зад наставить на правильный путь. Мы трое молчали и старались как могли дать почувствовать Нанси, что не держим на нее зла, но перепугались сильно. И что, когда нужно, мы всегда будем с ней.

Тьерри отвез нас к Алисе. Мы пили кофе, вяло поглядывая в телевизор. Нанси не раскрывала рта. Только шепнула мне, чтобы я не оставлял ее наедине с матерью. Ей было стыдно, у нее наступила реакция, я никогда не видел ее такой притихшей.

Я пошел на кухню посмотреть, что делает Алиса. Вся сникшая, она стояла у окна. Услышав, что я вошел, повернула ко мне лишенное всякого выражения лицо и прошептала подавленно:

— Я жалею, что разыскала тебя и сказала о ее существовании. Твое появление не мешает ей идиотничать, не мешает меня добивать. Зато ты мешаешь мне воспитывать ее так, как я хочу. Я загнана в угол: с одной стороны она меня судит, с другой — ты. Я в тисках. Я предпочла бы, чтобы тебя не было.

— И что бы ты делала?

— Я бы ее посадила под замок. Кажется, именно этого она и добивается — чтобы ее повязали. Я упрятала бы ее в клинику. Ей нужно быть под наблюдением. Но, полагаю, ты не согласен?

Я воздержался от ответа, опасаясь, что она закатит истерику, от чего никому лучше не будет. Я оставил при себе соображения типа «упрятать в клинику надо тебя». Алиса продолжила наступление:

— Тебе не придется иметь с ней дела каждый день. Жить в постоянном напряжении, вздрагивать всякий раз, когда звонит телефон, ждать, что она еще выкинет. Когда я подхожу к квартире и вставляю ключ в замок у меня душа замирает, я не знаю, что я застану дома… Теперь еще буду бояться, что ее нет.

— Я могу взять ее к себе, если хочешь. На всю неделю и вообще… Я с удовольствием возьму ее к себе.