Театральные записки (бриколаж) - [17]

Только что услышала по «Маяку» стихи:

Очень приблизительно: пересказываю в прозе, но мысль прекрасная:

Узкая улица Арбат,

А мы с тобой разминулись,

Ходили каждый день подряд,

А вот с тобою разминулись.

…………………………………..

Две души, созданные друг для друга.

Хватит! Что-то я рассиропилась.

А что касается меня?

Помолись за меня твоему Магомету. Тьфу-тьфу, не сглазить бы!

У меня всё более, чем хорошо. Сыграли «Последний срок» на Большой сцене. Это совсем другой спектакль. Зритель не закован этой удручающей близостью к актёрам, свободно реагирует на всё происходящее.

И как прекрасно реагирует! Очень много смеха. Одна моя пожилая знакомая интеллигентка была шокирована таким смехом:

Например, «так и не умерла наша мать», или «она ведь уже готовенькая лежала», или «корову отдам тому, кто её возьмет», или пьяные дети: «А как там мать? – Не знаю».

Это совсем другой смех, – смех узнаваемости что ли, смех на правду жизни, и на неожиданность характеров людей.

Залезла в театральные дебри.

Очень дружно, но недолго! аплодируют зрители. И только один раз где-то на галёрке мы слышали голоса парней: «Браво! Браво! Спасибо!»

И это так важно, что эти парни понимают «двух последних старинных старух», оставшихся на свете.

А после спектакля, как-то Дина Шварц шла вместе со зрителями, рассказывала, – они не разговаривают, не обсуждают, – идут, как она сказала, – молчаливые и просветлённые, как после похорон.

Репетирую в новой пьесе венгра «Телевизионные помехи», – хорошая роль и хорошая пьеса, – премьера к Новому году.

В январе брезжит… очень брезжит, – опять не сглазить бы, – работа с Эрвином Аксером в американской пьесе Уайлдера «Наш городок».

Что происходит в моём доме?

Кошмар! Кошмар! И ещё раз кошмар!

Идут полевые работы!!!

На всей жилплощади можно сажать капусту, картошку и даже кукурузу.

Ногти мои до конца дней не отмыть, – чернозёмные.

Сезон у меня, – в порядке! В Гагре закупила луковицы нарциссов, гиацинтов и ирисов. «Пестик и тычинка», так обзывает меня Люся Макарова, выращивает их впервые.

Большая была проблема с горшками. Кинула клич по театру, – приволокли, – кто, что мог. И вот опять, – что же это такое, – предчувствие или мистика, или телепатия, – всегда выращивала тюльпаны и не купила ни одной самой соблазнительной луковицы.

В первый день открытия сезона объявляется моя голландская Наташа и дарит мне 25 (!!!) луковиц голландских тюльпанов.

Ну, так вот, – что мы имеем на текущий сезон, как говорят у нас в Одессе – 35 горшков будущей красоты! Пока они стоят у меня на балконе. Подкладываю на балкон хлебушек, – воробышкам, голубушкам, – они похряпают хлебушка, – и тут же удобрят мои горшочки. Погода для нас хорошая, – +5–5. Пока всё хорошо в моём красотищенском хозяйстве. А если ударят холода? – подумала я. В мой маленький холодильник я смогу спрятать только пять принцев.

И как в сказке, – пришли мои милые соседи Оля и Женя, – не волнуйтесь, разнесём по этажам!

Письмо начинала ещё давным-давно. А сейчас уже проклёвывается бутон нарцисса, – поздравит меня с новым годом! Нашла ещё много неотправленных писем, – пошлю вслед обязательно. А самые интересные те, о которых говорила я вам, – на левой стороне пьесы «Сколько лет, сколько зим»[23]. Перепишу и пришлю.

Да! Ещё я репетирую в театре Эстрады, в Мюзикле! Просто так! В мюзикле! Пою дуэты с самим Матусовым, – оперным певцом.

Теперь у меня ещё есть телефон!

А номер-то какой замечательный – ….

Сейчас работаем без выходных. Зато 13, 14, 15, – три свободных дня, поеду в Москву, – надо доснять один крупный план. Повидаемся с Ленкой.

Ну, целую тебя, девочка моя.

Не унывай! Жизнь прекрасна и удивительна.

Открыточки замечательные, – всем хвастаюсь.

Пиши мне, пожалуйста.

Я же отвечаю, – редко, но зато много.

Ещё раз обнимаю и целую!

Твоя Зэмэ.

<…>

(вариант предыдущего письма) 1978–1979 гг.

Хватит, что-то я рассиропилась!

А что касается меня?

Помолись за меня своему Магомету.

Тьфу-тьфу, не сглазить бы!

У меня всё более чем, хорошо!

Сыграли «Последний срок» на Большой сцене. Это совсем другой спектакль. Во-первых, зритель раскованный, свободный для впечатлений, нормально выражает свои ощущения, – на Малой сцене он зажат, не помешать бы тому, что делают актёры.

А мы так зависимы от зрителя.

И ещё, – на Малой сцене меня было много. Даже наш художник за кулисами говорил мне: «Зина, ты такая худая, почему же на сцене ты такая большая и толстая?» А критики на обсуждении в ВТО тоже говорили: «Очень живая старуха, много её».

И вот теперь на Большой сцене оказалось, что как раз я и худая, и всё в порядке. Самое главное, что не надо играть старость, я имею право здесь, на Большой сцене, громко говорить о проблемах, которые волнуют меня, именно меня, Зину Шарко, а не старуху Анну.

И как они замолкают, когда я говорю мои авторские монологи. Стоит ради этого жить, чтобы услышать эту потрясающую тишину, – ведь тысяча пятьсот человек замерли, чтобы услышать то, что я им сейчас скажу.

Передать тебе этого ощущения я даже не смогу. Глаз зрителей, лиц их я не вижу, но ощущение полторы тысячи человек, я возьму их с собой, увлеку в мой мир, в котором я живу, – и они подчиняются мне.