Театральные люди - [56]

Вижу, как за кулисами Демидова быстро крестится перед выходом на сцену. Ну, с Богом!

А дальше даже не знаю, что произошло. Такой «Федры» я не видел ни до, ни после. Спектакль, стартовав сразу с самой высокой ноты, стремительно понесся вверх по нарастающей, как сверхзвуковой истребитель. От эмоционального натиска, идущего со сцены, закладывало уши и бешено стучало сердце.

О чем-то подобном писал Таиров в своих «Записках режиссера». Об улыбке счастья, которая должна трепетать на устах в моменты последних страданий, о красоте, которая побеждает ужас жизни и ужас смерти. Вся эта на современный слух высокопарная и наивная риторика вдруг на полтора часа ожила и материализовалась в голосах и в облике актеров.

«Алиса нам разрешила!» — до сих пор слышу ликующий голос Демидовой, когда зал взорвался овацией.

И уже на поклонах она опустится на колено и незаметно, быстро-быстро, только одними костяшками пальцев постучит по полу сцены. Азбука Морзе, которой в нашем театре владеет только она. Знак, что все получилось. Федра не подвела.

Эпилог, или Тридцать лет спустя

Наше знакомство с Аллой Сергеевной мы поддерживаем все эти годы. Не могу сказать, что дружим. Все-таки это слово слишком ко многому обязывает. Но я регулярно бываю на ее спектаклях и концертах, публикую ее эссе в журнале «СНОБ». Для меня она совершенно отдельный, ни на кого не похожий человек, проживший несколько жизней, переживший всё и знавший всех. За эти годы она мало изменилась. Фаталистка по убеждению, она бесстрастно взирает на то, что происходит вокруг, с шестого этажа своей квартиры на Тверской улице, где по-прежнему на стенах висит множество картин, а чай подают в фарфоровых чашках XVIII века. После смерти мужа она не закрылась, не спряталась от жизни, не ушла в монастырь, как планировала. Продолжает играть, выступать, гастролировать, писать книги. Неожиданно Демидова вдруг снова стала интересна и новой режиссуре, и признанным классикам. В свое время она первой открыла Кирилла Серебренникова, позвав его на свой телеспектакль «Темные аллеи». Это был дебют молодого режиссера из Ростова-на-Дону на столичном ТВ.

Спустя много лет он отблагодарит свою покровительницу по-царски, поставив для нее спектакль «Анна Ахматова. Поэма без героя». Вместе с Демидовой на сцене «Гоголь-центра» возник Театр, которого тут никогда не было и не могло быть. Это как повесить на кирпичную стену бывшего вокзального депо музейное полотно Рембрандта или Тициана. Не сразу понимаешь, зачем оно здесь, но оказалось, что у Серебренникова возможно все. Противоречия нет. Просто появился еще один очень сильный источник театральной энергии, еще один голос, мгновенно узнаваемый, существующий отдельно от основного хора, но не спорящий, не конфликтующий с ним, а сразу нашедший подобающее себе место и взявший единственно правильный тон. Серебренников не просто театрализовал стихи, которые Демидова читает много лет, но искусно перенастроил ахматовскую лирику в ее исполнении на более современный лад, придал ей более актуальное звучание, где-то поменял темпы, убрал концертную статичность и академическую торжественность. В результате больше проявится актерский масштаб, заиграют драгоценными гранями потускневшие от слишком частого использования рифмы и строки, по-новому высветится тема несбывшейся, несостоявшейся, другой жизни. И конечно, бессмертные стихи «Реквиема» мистическим образом отзовутся в судьбе уже самого Серебренникова, когда в августе 2017-го (опять нелюбимый ахматовский август!) он окажется под домашним арестом по сфабрикованному делу «Седьмой студии». На самом деле это редкий дар — находиться всю жизнь в эпицентре главных театральных событий своего времени, так слышать судьбу и так бесстрашно устремляться ей навстречу, как это делает Алла Демидова.

А иначе не было бы ни «Поэмы без героя» в «Гоголь-центре», ни моноспектакля «Старик и море» в постановке Анатолия Васильева, ни нового фильма Рустама Хамдамова «Мешок без дна», где у нее роль ведьмы, словно пришедшей из киносказок нашего детства.

— Вот круг и замкнулся, — грустно смеется Алла Сергеевна, — Рустам нарядил меня в какие-то лохмотья, да еще придумал, что у меня должно быть бельмо на глазу. Страшная и старая, как смерть, бреду по осеннему лесу, шуршу подошвами валенок по опавшей листве, стучу клюшкой, а про себя думаю: «Да, все было в моей жизни. И Федрой была, и Электрой, и разными королевами, а под конец превратилась в Бабу-ягу». Нет, у меня нет ни к кому претензий. А что еще играть в моем возрасте?

Она все так же много читает. Хотя теперь чаще заглядывает в компьютер, который сумела самостоятельно освоить. И даже машину продолжает водить. Только уже реже. В центре ничего не движется. Все стоит. А Демидова этого не любит.

А еще она не любит, когда ей дарят срезанные цветы, а особенно, когда начинают аплодировать в середине действия, пока не закончился спектакль. Вообще она не любит, когда слишком долго и громко хлопают, а ей при этом надо всем кланяться, изображая благодарность и растроганность. Уж лучше бы шли себе в гардероб и отпустили ее с миром.