Театральная история - [112]

Вгляделась в темноту – даже глаз Дениса Михайловича не было видно. Похоже, он их закрыл, не желая видеть, что предпримет его супруга.

А Наташа не знала, что можно предпринять.

Разводом она уже грозила. Уходила. Изменяла. Жила с другим. И вот она снова рядом с этим всепринимающим «пустым местом».

Наташа, не ведая того, назвала своего мужа так же, как ее называл Преображенский.

Ей страстно захотелось на сцену.

Она легла на край кровати.

Денис Михайлович старался не дышать, чтобы ничем не проявить своего присутствия. О том, чтобы снова отправить руку на разведку, он и не помышлял.

Такое путешествие он попробует предпринять только через несколько недель.

Он был бесконечно унижен.

И счастлив.

Джульетта меня обвиняет

Во время репетиций Александр сидел, как всегда, в пятом ряду. Наташа уже не могла игнорировать его присутствие, чувствовала поток обращенных к ней слов: «я есть, я тебя люблю, я тебя жду». Раньше Наташа хотя бы временно избавлялась от хаоса, играя Джульетту, бесстрашную максималистку, бесповоротно решившуюся любить. Теперь все изменилось. Юная Капулетти так крепко вошла в сознание Наташи, что однажды она подумала: «Джульетта как будто меня обвиняет, что ли?» Эта мысль ни на секунду не показалась ей нелепой или смешной.

Она выходила из метро, повторяя слова своей героини: «В минуте столько дней, что, верно, я на сотни лет состарюсь, пока с моим Ромео свижусь вновь». К кому ей обратить эти слова?

И она поднималась по лестнице, и заходила в дом, и здоровалась с Денисом Михайловичем, который как будто уменьшался в ее присутствии, и ей даже не верилось, что человек может так решительно и бесповоротно отказаться от достоинства. Ей становилось так жалко мужа, что она несколько раз попробовала его приласкать. Он был изумлен и даже напуган ее ласками.

Хилое, червивое чувство, которое она испытывала к мужу, угнетало ее. Ей не хотелось жалеть. Теперь этого было мало. Наташа преображалась.

В артистическом смысле она оставалась столь же бескрасочной. Однако паразит, заселенный в нее Шекспиром, требовал, чтобы она жила другой жизнью.

В общении с коллегами Александр становился все ровнее. Актеры находили, что он стал скучным. Александр все меньше желал кому-то понравиться. Возможно, в нем рождалось что-то новое, но артист погибал – ведь артист для того и выходит на сцену, чтобы быть любимым.

Однажды Нинель Стравинская, встретив Сашу на лестнице, сказала:

– Вы потрясающе держите удар.

Александру, с одной стороны, польстила эта фраза. С другой – резанула претенциозность, с которой она была произнесена. «Как будто орден мне вручила Нинель Карповна», – подумал он, глядя, как тяжело, медленно спускается по лестнице старая актриса.

Преображенский поднимался ей навстречу. Он как всегда с уважением поздоровался со Стравинской и подошел к Александру. Было видно, что он очень устал, что сумятица последних репетиций утомляет и раздражает его.

– Мы должны после премьеры напиться. Просто обязаны, Саша.

– Конечно.

– Ни один спектакль мне так не давался. Все наперекосяк! И неясно, зачем все это? Я от таких предложений в кино отказываюсь уже который месяц! А зачем? Чтобы поучаствовать в чужой игре! Пользуясь нами, Сильвестр мстит Ипполиту. Ты же это понимаешь?

– Это, мне кажется, все понимают.

– И еще что-то затеял с Ганелем, как будто мало ему назначения этой… Извини… – Саша махнул рукой, мол, не извиняйся, проехали. – Я утром просыпаюсь и чувствую, что мне необходимо все это прекратить. А потом прихожу сюда, вижу гримерную, мой костюм и так играть хочется… – Преображенский улыбнулся. Как показалось Саше – виновато.

Он знал, что Сергей никогда не откажется от такой роли. Никогда не откажется от работы с Сильвестром, хоть и чувствует себя оскорбленным. И потому Александр сказал:

– Терпеть недолго осталось. А после премьеры напьемся так, что сможем проходить сквозь стены.

– В смысле? Как это?

– А вот увидишь.

– Обещай.

– Обещаю!

Рукопожатие было крепким.

И Саша записал вечером в дневнике: «Может быть, люди и смертны. Но их чувства – нет».

Пожарная безопасность – вот наше спасение

За день до премьеры Иосиф, не выдержав груза тайны, позвонил отцу Никодиму. Звонил он из своего кабинета по служебному телефону. Иосифу казалось, что этот дряхлый советский телефон не способен разболтать никаких секретов. Потускневший от времени телефонный аппарат вызывал у Иосифа безоговорочное доверие. А значит, он вполне годится, чтобы, пользуясь им, предать.

Священнослужитель был, как всегда, у Ипполита Карловича. Посмотрев на мобильный, шепнул «недоолигарху»:

– Иосиф на проводе.

– Повесится он когда-нибудь. Как Иуда. На проводе этом.

Ипполит Карлович предчувствовал, что звонок не сулит ничего хорошего. Отец Никодим ответил елейно, но в голосе его ощущалась тревога:

– Рад вам.

– Отец Никодим. Отец Никодим. Отец Никодим. Это Иосиф. Иосиф.

– Слушаю вас.

– Я буду краток. Краток.

– По началу не похоже, – хохотнул священник.

– Тут репетируют не только Ромео… Тут что-то готовится кроме… Я точно не знаю… Один раз только слышал… Подслушал случайно… Намеренно случайно… Против вас что-то… Прямо на сцене будет…