Театральная история - [11]

Поворот ключа в замке. Еще один. Холодный воздух врывается в дом вместе с вопросом Наташи: «Не спишь?» Он не оборачивается. Чувствует, как холодный ветер становится прохладным, становится домашним, покорно гуляя у его ног. Вздыхает тяжело – но так, чтобы жена не слышала.

– Не спалось, – отвечает, не поворачиваясь.

– Хочешь, приготовлю поздний ужин? – смотрит ему в спину.

– Ранний завтрак, Наташа. – Повернулся.

– Назови, как хочешь, Денис. – Неспешно снимает пальто.

Тишина.

Она расстегивает молнию на сапогах и говорит:

– Сейчас ты слышишь нечто эксклюзивное – звук открываемых сапог.

Тишина.

Он снова смотрит в черноту окна, прислушивается к ветру, поворачивается к жене лицом. Проходит мимо нее, слегка – случайно – касается плечом. На секунду встречается с ней взглядом. В ее взгляде он читает, что это не мимолетная интрижка, как было раньше. Это роман.

Страх мужа за будущее, отразившийся в его глазах, убедил Наташу окончательно: ее отношения с Александром – судьбоносны. И вновь ей показалось, что будущее, ее настоящее будущее, может быть, страшное, может быть, великолепное – не здесь.

Денис Михайлович тихим шагом прошел в спальню. Наташа услышала, как скрипнула кровать, и ей стало невыносимо грустно.

Скрип кровати, который заставил Наташу загрустить, раздался в тот час, когда карлик Ганель осознал себя частью бесконечности, а Урсула Соломоновна, обладательница монументальных форм и удавьего взгляда, обожгла большой и грозный палец горячим кофе и прокляла этот свет. И в этот момент отец Никодим в который раз отпустил грехи своему духовному чаду – богатейшему и православнейшему Ипполиту Карловичу, меценату театра. А в голове режиссера театра Сильвестра Андреева созрел план, который перевернет жизнь Александра. Журналист Иосиф Флавин, мечтающий о слиянии противоположностей, о единстве добра и зла, решительно приступил к поеданию халвы, нарушая все свои диеты и обеты. А ведущий актер знаменитого театра Сергей Преображенский наконец закончил свои языковые изыскания, то есть перестал ощупывать языком зуб, недавно излеченный дантистом.

Наташа принесла в постель своему смиренному мужу ромашковый чай, который он всегда пил на ночь, что бы ни случилось, какие бы мысли и чувства его ни одолевали.

И пошел дождь над океаном.

Меня зовут Клара

«Однажды я почувствовал запах Наташиного мужа – запах обреченной преданности, покорной нежности, суетливой заботы. Странно ли, что я не почувствовал его раньше? Нет. Я был так упоен происходящим со мной, что почти не видел и не чувствовал Наташу. Что уж говорить о запахе ее мужа.

Но на исходе нашего месяца я заметил, что она появляется, крепко укутанная в чужие чувства. Так мы стали жить втроем. Она приходила ко мне, то полная великодушного прощения мужа (он все знал), то облаченная в его надежду (на наше расставание), то пропитанная его ночным беззвучным плачем (он не беспокоил ее ревностью и отдавался печали, когда ему казалось, что она спит). "Чудной он у тебя, уж не обессудь". – "Обес-ссудь. То есть не лиши меня ссуды, так, что ли?"

Огорчало ли меня неустранимое присутствие ее мужа? Напротив. Я привык к изменам с детства, в нашем доме всегда незримо толпились любовники моей матери: они входили к нам через ее новые вещи, через ее внезапно-полетное, ее нежданно-печальное настроение.

Для меня это и была любовь – та, к которой примешан третий-четвертый. Запах чувств незнакомых мне людей. Ее сны, в которых хозяйничают чужие мужчины.

Мне щекотал нервы чужой-близкий голос Наташи по телефону. Это означало: муж рядом. И вечные уходы-приходы, и странное чувство покоя перед захлопнутой ею дверью, и мое имя в ее телефоне, зашифрованное под "Клару". Почему? Меня это не интересовало, я был готов стать даже Кларой ради стольких прекрасных мгновений (если бы я был Фаустом, Мефистофелю не пришлось бы меня долго соблазнять – нужно было просто дать мне Наташу).

Для меня, впитавшего измену с молоком матери (вот пригодилась эта расхожая фразочка – но более точной во всем мире не сыскать), – это и был дом – густонаселенный, противоречивый, распахнутый для любых вторжений.

Как это часто бывает, границы размылись, имена стерлись – кто муж, кто любовник? Кому она изменяет? Страсть моя усиливалась и передавалась ей, и однажды она, стремясь быстро снять мои брюки, порвала их. "Самороспуск штанов", – торжественно объявила она и засмеялась.

Вспомним индусов, танцующих в горах, – я был счастлив. Пока не раздался телефонный звонок в моем доме. Когда отзвучали первые умиротворяющие такты "К Элизе", зазвучал бесцветный голос Светланы, помощницы нашего режиссера. "Саша? Сегодня в три приходи к Хозяину. Он тебя ждет. Сам знаешь, лучше не опаздывай".

Этот звонок разрезал мою жизнь напополам.

Я выбежал из дома на улицу, и руки дрожали, как у отца, когда он волновался, – наследие. Меня вызывает Хозяин? Вызывает? Меня? Сколько бы я ни повторял этого, поверить все равно не мог.

Был понедельник, час дня. Снова пришли названия дней, время разъяли часы и минуты. Я проваливался в успех».

Александр, заранее потрясенный предстоящей встречей с режиссером, на время забыл о своей любовнице. Когда он встретится с хозяином театра, то снова, в который уже раз, увидит в нем существо почти сверхъестественное и не в состоянии будет его описать. Это и правда непросто сделать, настолько переменчив человек по имени Сильвестр Андреев. Кажется, что в нем дремлют все типы поведения. Но чувства сменяют друг друга лишь на первый взгляд стихийно – за этими порывами стоит расчет. Набор масок всегда наготове. Единственное, что остается неизменным, – средний рост и усы а-ля Сальвадор Дали. Даже цвет его глаз, в спокойном состоянии серый, тоже меняется. Темнеет в гневе, светлеет в радости. Сильвестр слегка косит, когда приходится проявлять чудеса театральной дипломатии.