Театр тьмы - [102]

– Чарльз Бейл, – актер протянул Брюсу руку. Тот пожал ее.

– Брюс Рейнолдс, – улыбнулся мужчина в очках. – Старик, твоя рука слишком нежная для мужчины. Ты что, из этих? Ну…

– Я актер, – ответил Чарльз, глотнув виски, который ему подлил бармен. – И директор театра.

– Ничего себе, а то думаю, почему тут так сильно пахнет искусством. Ну, разит, как из толчка. Прости, не хотел тебя обидеть. Просто у меня юмор такой… ну, знаешь, плоский.

– Заметно.

– И все-таки расскажешь, чтó у тебя случилось, старик? – глотнув виски со льдом из кристально чистого стакана, снова спросил Брюс.

Музыка в пабе стихла. В двенадцать часов во многих заведениях Лондона был «комендантский час» – время, когда администрация включала тихие мелодии, чтобы посетители могли спокойно общаться и распахивать друг перед другом души, которые до этого целый день держали на амбарном замке.

Глянув искоса на мускулистого мужчину, Чарльз подумал, что нет ничего плохо в том, чтобы рассказать новому знакомому о проблемах, которые сыпались на актера, как хлопья снега в самый ненастный зимний день. А наутро забыть о сказанных словах. В этом и состоит плюс знакомств в пабах – ты можешь вывернуть душу, а уже через сутки делать вид, что ничего не случилось. Потому что вероятность повторной встречи с новым знакомым нещадно мала. Один к сотне.

В ту ночь Чарльз Бейл – актер, директор некогда успешного театра «Кассандра» и отец восемнадцатилетнего парня – рассказал одному из самых опасных воров Лондона о своей жизни. Об умершей от рака жене, о театральном искусстве, о желании создать место, куда смогут приходить отчаявшиеся люди. Актер считал, что храмы не всегда подходят для очищения душ. После смерти сына Эрика и жены он вообще перестал верить в Бога.

– Я хочу руководить театром, который будет лечить израненные реальностью сердца людей, – говорил Чарльз, уже не обращая внимания – слушают его или нет. Но Брюс слушал. Внимательно слушал, сжимая в руке стакан с недопитым виски. – Но я не могу этого сделать. Точнее – не смог.

– Почему? – спросил Брюс.

– В Англии сотни театров. Сотни. И все они построены на нерушимых традициях Королевства. В особенности на двух: на сцене должны играть выходцы из аристократических семей и постановки не должны выходить за рамки приличия. Вот почему у нас голубая кровь ценится больше, чем талант? Мой инвестор потерпел крушение, но… никто из его компаньонов не хочет финансировать мое искусство. Им нужна голубая кровь, а мои актеры – это дети обычных работяг…

Чарльз скривился в гримасе боли и залпом осушил очередной стакан виски. Бармен, заметив это, взглядом спросил: «Еще?» Актер кивнул.

– Мой театр – банкрот. Театр, который я назвал в честь жены… театр, который я создал, чтобы людям было куда прийти, когда им очень и очень плохо. Театр, в который мы с ней вложили душу… его нет… точнее – его скоро закроют. Сегодня я начал готовить документы на продажу здания.

Сказав это, Чарльз заплакал. Тихо. Так, как плачут люди, которые уже знают, что они забрели в тупик.

– Старик, не отчаивайся, – Брюс похлопал актера по плечу. – Слышишь? Это еще не конец.

В два часа ночи Чарльз Бейл вышел из паба с салфеткой в кармане пиджака – на ней был написан домашний номер Брюса Рейнолдса, а чуть ниже просьба: «Обязательно позвони утром». И Чарльз позвонил. Только не следующим утром, а через неделю, когда, переборов все сомнения и стыд за чрезмерную эмоциональность в пабе, решил, что терять уже нечего.

«Пусть я наговорил лишнего, это не делает из меня плохого человека», – подумал Чарльз, набирая номер предводителя будущего ограбления. Ограбления, которое 8 августа 1963 года пресса назовет самым невероятным преступлением двадцатого века. Великим ограблением поезда.

2

Лондон, 2019 год

– Подождите, – я замотала головой, пытаясь переварить услышанное. – Но как же алиби? Эмили Томпсон, подозревая вас в ограблении, узнала, что в ту ночь вы спали дома. Бармен сказал, вы в состоянии сильного алкогольного опьянения сели в такси и уехали домой. А таксист сказал, что вы так сильно напились… вас даже ноги не держали. Вы… чуть не разбили ему зеркала дальнего вида, когда выходили из машины.

– Алиби, – Чарльз засмеялся. Он все так же сидел около стола и, сложив руки на груди, рассказывал историю своей жизни. Своей прошлой жизни. Недалеко от мужчины сидел его ворон. Он не шевелился и не подавал признаков жизни. Просто сидел и прислушивался к нашему разговору. – Милая моя, сыграть актеру пьяницу – это то же самое, что тебе написать «Здравствуйте, меня зовут Сара Гринвуд и я журналист». Понимаешь, к чему я?

– Вам это раз плюнуть, – прошептала я.

– Именно.

– Но бармен не мог ошибиться. Вы же пили. Значит, должны были опьянеть.

– Я не пил. Весь алкоголь выливал в цветочное дерево, которое стояло на полу у края барной стойки. Представляешь, сколько пабов в Лондоне мне пришлось обойти, чтобы найти такие большие растения у баров? Да я чуть не поседел почти в сорок лет.

– Как нелепо, – хмыкнула я.

– Ну, извините, других вариантов, куда выливать алкоголь, не было.

– Получается, когда таксист отъехал от вашего дома, вы сели в свою машину и поехали к мосту в графство Букингемшир? А где был ваш сын, Кристофер?