Театр одного зрителя - [9]
С непривычки, её стало подташнивать, голова закружилась, но назло себе она глубоко затягивалась сигаретой. Ничего похожего не получалось и, в бессильной злобе, она, надрывно кашляя, била и била кулачком по стволу дерева, пока её не стошнило.
Хорошо, что никого поблизости не было, и, утираясь листиками, она поклялась жестоко отомстить режиссёру.
-11-
Дома, умывшись, она, в сердцах, шепнула своему отражению в зеркале:
— Теперь я опозорена на всю жизнь, — и тут же передёрнулась в предчувствии перешёптываний и издевательских смешков за спиной.
Не раздумывая, она схватила ножницы, примерилась и стала резать косы.
— Никто из театра не должен узнать меня! Никто! — неистово зашипела она своему отражению в зеркале, но косы плохо поддавались резке.
От бессилия она была готова взвыть. Хорошо, что мама вернулась с работы и, в полном недоумении, помогла уже истерично хохочущей дочке доделать начатое.
Стрижка ей очень подошла, и только тогда, и она и мама, успокоились.
— Сегодня два мальчика утонули, когда шлюз на плотине стали открывать, — сообщила ей мама последнюю новость.
— Мне их так жалко! — воскликнула она и, уже не сдерживая себя, разревелась.
-12-
Театр теперь она обходила стороной, но по ночам ей стал сниться один и тот же кошмар. Будто она выступает на сцене, все восхищены её игрой, но тут возникает режиссёр в своём сером костюме. Он громко смеётся и кричит на весь зал, что это не актриса, а плакса из несуществующего театра. Она прячется, а он находит её и гоняется с криком: «Попалась, плакса! Попалась!» Тогда все сразу начинают отворачиваться при её приближении, но исподтишка больно толкать в спину.
Потом ей стало мерещиться, что кто-то из знакомых уже знает о её позоре. Внезапный смех за спиной, будто током бил её. Прежнюю озорливость сменила подозрительность, а это было так несвойственно ей. Поэтому, опасаясь очередного розыгрыша, и в школе, и во дворе многие стали сторониться её. Ей же казалось, что все только и ждут подходящего момента, чтобы поиздеваться и припомнить ей свои обиды.
Днём жизнь превращалась в ад, а по ночам мучил кошмар.
Чему только не приписывала мама мрачное настроение дочки и, даже подозревая изнасилование, повела к гинекологу. Она же, раздобыв разных книжек, нещадно работала над собой.
Вскоре она научилась одной лишь мимикой лица из девушки превращаться в старуху. Её голос мог охватить диапазон от писка малыша до баса оперного певца. Всё это она держала в тайне, а на людях позволяла себе только танцы. О такой гибкости тела любой мим мог только мечтать.
Эти занятия настолько изменили её облик, что, порой, даже старые знакомые не узнавали при случайной встрече. Это радовало и придавало ей уверенности. Жизнь возвращалась в обычное русло. Теперь она мечтала только поскорее избавиться от ночных кошмаров, и от щемящей душу мысли, что двери театра для неё закрыты.
-13-
Это случилось в день совершеннолетия. Ночью ей опять приснился кошмар, и, проснувшись в слезах, она вспомнила, что сегодня день её рождения.
С остервенением она стала ладошками вытирать слёзы. Какая-то соринка попала в глаз и, взяв зеркальце, она попыталась удалить её уголком платка.
Всматриваясь в глаз, она неожиданно увидела себя. В сознании сразу же вспыхнула картинка из детства. Истома ожидания чего-то самого главного сковала тело, а беспокойство, причиняемое соринкой, исчезло.
Как когда-то в детстве, она зажмурилась, а перед взором поплыли радужные круги. Перемежаясь и дробясь, они вытягивались в овалы, похожие на глаза людей. Она так часто смотрелась в овальное зеркало у себя в комнате, что и теперь в этих овалах замелькали знакомые очертания.
Зеркала с отражением её лица поплыли одно за другим. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Голова закружилась, а отражения перемешались в месиво.
Она уже хотела открыть глаза, как вдруг заметила, что в месиве зеркал стала прорисовываться маска презрения. Это была та самая маска, сквозь которую она тайно мечтала взирать на поверженного режиссёра.
Внезапно её осенило: «Эти зеркала, как глаза людей. Глаз много, а в них только моё отражение, будто это мой единственный зритель». Мурашки побежали по спине, и мысль буквально взорвалась: «Так это же театр одного зрителя, о котором говорил режиссёр! — горячая волна покатилась от головы вниз, смывая по пути мурашки. — Театр одного зрителя может существовать! — и, докатившись до пяток, кровь с новой силой ударила в голову. — Я буду играть только для своего отражения, для одного зрителя. Если я смогу придумать, как это сделать, то избавлюсь от кошмаров и отомщу режиссёру. Тогда двери театра откроются для меня».
Маска разлетелась на тысячу маленьких зеркал, и она открыла глаза.
-14-
Как-то на вечеринке она познакомилась с сыном того режиссёра. Азарт охоты охватил её, а он, спустя час, разморенный винными парами, доверительно жаловался ей:
— Мне так не повезло, — заплетающимся языком пытался он объяснить суть своей проблемы. — Я с детства обожаю женское белье, а запах парфюмерии сводит меня с ума. Понимаешь? Вот и ты, как женщина, меня совсем не интересуешь, а то, что на тебе надето, твои запахи — вот чего мне не хватает… Понимаешь? Я тоже хочу нравиться парням, а моему отцу внука подавай! Мечта у него такая! А как я ему сделаю внука, если я этого сделать не могу?.. Там, в театре, есть у него на примете одна актриса. Так он меня даже актёром устроил, чтобы в паре с ней я любовь разыгрывал бы на сцене. Потренировался бы…
В романе "Время ангелов" (1962) не существует расстояний и границ. Горные хребты водуазского края становятся ледяными крыльями ангелов, поддерживающих скуфью-небо. Плеск волн сливается с мерным шумом их мощных крыльев. Ангелы, бросающиеся в озеро Леман, руки вперед, рот открыт от испуга, видны в лучах заката. Листья кружатся на деревенской улице не от дуновения ветра, а вокруг палочки в ангельских руках. Благоухает трава, растущая между огромными валунами. Траектории полета ос и стрекоз сопоставимы с эллипсами и кругами движения далеких планет.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.