Театр одного зрителя - [24]

— Как вы узнали?

— Интуиция и здравый смысл. Интуиция подсказала мне, что ваш нервный срыв произошёл так же внезапно, как гаснет свет при коротком замыкании, а здравый смысл домыслил всё остальное. Обычно, когда жизнь ранит душу, то ум защищает её. В вашем случае ум сам ударил по душе, чтобы привести её в чувство. Будто кукловод дал пощёчину марионетке и у неё искры полетели из глаз. Как только ум понял, какой стыд навлекла душа, то разум, отравленный вашей гордыней, просто воспротивился осознать это униженное состояние.

Она удивлённо произнесла:

— А ведь у меня и вправду тогда будто искры полетели из глаз, а потом… а потом я стала сама себе чужой.

Она замолкла, что-то обдумывая. Наконец, она продолжила с нарастающим возбуждением:

— Режиссёр заразил меня каким-то комплексом вины, и я сама себя загнала в порочный круг, из которого уже не могла выбраться. Вы понимаете, что он сделал со мной? Нет, вы понимаете?! Он же поймал меня! Его ловушка сработала, и я, как преступница, очутилась в комнате с решётками на окнах! Вы понимаете, что он сотворил?! Это!.. Это же!..

От возбуждения её лицо покрылось красными пятнами, дыхание перехватило, и доктор попытался её успокоить:

— Насильно вас никто здесь не удерживает. Успокойтесь и постарайтесь держать себя в руках.

— Как сдерживать себя, когда каждая строчка пьесы, будто нож в сердце! — взорвалась она в крике и вдруг резко побледнела.

Спустя несколько мгновений она обречённо прошептала:

— Но дело даже не в этом.

Она замолкла и съёжилась.

— Продолжайте, — сказал доктор, но она молчала, и было видно, что она чего-то боится.

— Говорите же, — настойчиво потребовал доктор.

— Доктор, откуда он это узнал? Скажите мне, как?! — взвизгнула она. — Кто ему шепнул, что я нарочно скинула ту шляпу старичка? Я же просто хотела свой новый реверанс продемонстрировать, а от слюнявого поцелуя в руку меня тогда чуть не стошнило на лысину этого старичка. Но режиссёр как мог догадаться, что меня чуть не стошнило? Как?!

Доктор вспомнил этот эпизод и готов был снова рассмеяться, если бы её вид был бы менее трагичным.

— Или, когда я ударила мужчину по щеке за глупый комплимент? Так он оттолкнул свою супругу и полез целовать ударившую его руку. Я же специально ударила его ещё раз другой рукой, чтобы не толкался. Но режиссёр-то, откуда он мог знать, что я протянула сразу обе руки для поцелуя? Его же там не было… А это уже никак невозможно понять. Как он мог услышать щебет птичек, которые пели у меня на душе? Ведь в это время все умилялись моими ужимками сочувствия, которые я выражала родственникам покойного. Его же не было там, рядом с гробом. Откуда он знал, как я рада тому, что моя игра возымела действие? Вы понимаете? Он всё это видел, чувствовал! Он же мне в душу залез! Подумайте сами, ведь иначе невозможно было так точно всё описать… — обречённо закончила она, но, спустя мгновение, с новым эмоциональным взрывом продолжила:

— Откуда ему было знать, что я втоптала в грязь светлые чувства юноши? Как он узнал, что я осмеяла этого несчастного?! Я с ума схожу от этих вопросов и не могу найти им объяснения! Вот что меня убивает! Или же, как он…

— Стоп! — прервал её доктор. — Вы сейчас мне всю пьесу перескажете. Скажите: ничего надуманного в пьесе нет?

Не задумываясь, она твёрдо ответила:

— Нет. Всё, что он описал в пьесе, соответствует действительности.

— А эти события вы как-то переживали? Видели что-либо во сне?

— Не знаю, может быть, и видела. Какие-то ощущения были…

— Вы сразу догадались, что в пьесе описана ваша жизнь? — спросил доктор.

— Да, и с первых же строчек пьеса меня ужаснула. Больше всего подействовало то, что в пьесе не было ни грамма вымысла. У меня тут же родился панический страх. Потом возник ещё больший страх — оказаться униженной в его глазах. Для меня это уже было хуже смерти…

Она горестно вздохнула и продолжила:

— Вы правы, гордыня давно сожрала меня. Поэтому я выкинула из головы все вопросы, как и откуда он всё это пронюхал, и приняла его вызов. Ведь до сих пор мне всё сходило с рук и вызывало только восхищение. Меня просто никто не смел одёрнуть. Но на самом-то деле, чем я лучше тех подонков, которым душу облегчала? Просто, им было нельзя, а мне — позволено. И вам я солгала, что в жизни поступила бы так же, как на сцене… Как я теперь ненавижу себя за эту лживость, двуличность, и все люди мне противны. То, что я творила в жизни под маской экстравагантности и девичьей наивности, на сцене превратилось в сплошное омерзение. Это было так гадко, что я не выдержала и сорвалась… Доктор, я покончу с собой, или сойду с ума от сознания, что моя человеческая сущность — такое дерьмо! — в сердцах выплеснула она.

— Всё, всё. Остановитесь, — загадочно улыбаясь, прервал её доктор. — Боюсь, вы немного увлеклись и вошли в раж. Действительно, гордыня породила ваше болезненное самолюбие, а эти люди ввели вас в соблазн. Вы им просто подыграли. Лучше вспомните других людей, тех, которых вы не презираете. Думаю, что шляп с их голов вы не срывали. Верно?

— Но и они не лезли ко мне с подарками и поцелуйчиками.

— Всё правильно. Им же не надо было прятать свои страхи от вас.