Театр одного зрителя - [3]

Едва я обогнул здание, как настроение мое пошло напоправку. Из ярких высоких окон второго этажа струился теплый свет, слышались обрывки фраз, шаги, веселый шум буфета, сдобренный ароматом свежезаваренного кофе. Правда, настораживало отсутвие репертуара с именами актеров и названием пьес. Но во весь козырек парадного подъезда светилась надпись: "КАЖДЫЙ ВЕЧЕР ПРЕМЬЕРА!"

На входе еще крепенькая старушка навсегда отобрала билет, а вместо него вручила программку, впрочем, так же как и билет, закатанную в полиэтиленовую пленку. Потом она закрыла на ключ входную дверь и провела меня к вешалке.

- Бинокль будете брать? - принимая плащ, спросила старушка, выступавшая теперь в роли гардеробщицы.

- Бинокль, - я рассеяно повторил за ней , разглядывая полностью забитый гардероб , и пытаясь понять, как ей удается одновременно проверять билеты и обслуживать зрителей.

- Да, бинокль, - уже с раздражением повторила старуха.

У меня прекрасное зрение, я и в новом здании МХАТа с верхнего яруса вижу, если плохо приклеен парик, а, судя по размерам особняка, здесь сцена не дальше, и я мог бы отлично обойтись не вооруженным глазом, но решил использовать представившуюся возможность прояснить некоторые обстоятельства:

- Я не знаю своего места, чтобы решить, нужен ли мне бинокль или нет.

Старуха , а иначе я не мог бы уже ее назвать, нагловато ухмыльнулась и, пошурудив под стойкой, всучила мне в руки древний с потертой позолотой и с залапанными стеклами, аппарат.

- Бери, сынок, обратно придешь одеваться - без очереди обслужу.

- Эй, гражданин, - чуть погодя, позвала старуха. - А расплатиться!

- Сколько?!- возмущенный названной суммой, я протянул деньги.

- Так за програмку-то я не брала - почти ласково разъяснила старушенция и направила рукой на второй этаж.

* * *

Что может быть хуже полупустого театра? Мне, например, всегда становится неудобно за актеров и стыдно за зрительское племя. Тогда мне приходится как бы отдуваться за отсутвующих, изображать внимание, смеяться, когда не хочется, но когда требуют актеры. И уже не спрячешься за спины других зрителей, и уже не ты - зритель, а, наоборот, те, кто на сцене, и до чего же изматываешься. Особенно страшен бывает финал, когда актеры берутся за руки и с собачьими глазами просят аплодисментов, а те немногие, кто был в зале, уже стучат креслами, поворачиваются спинами и уходят, боже, как хочется провалиться сквозь землю, но не можешь и стоишь, будто с тебя содрали все вплоть до нижнего белья. Нет уж, упаси господ от такого театра.

Когда я подошел к небольшой очереди в буфете, прозвенел первый звонок. Говорят, театр начинается с вешалки, а я думаю - не с вешалки, а с буфета. Да, ничего не поделаешь, человек бывает голоден. Был голоден и я, и тот гражданин передо мною. Когда я случайно прикоснулся к его рукаву, он обернулся, и двигая бледными губами, прошептал:

- За мной просили не занимать.

То есть как это не занимать, возмущенно подумал я и еще раз посмотрел на часы. Было без десяти семь. Мы все могли бы еще пару раз перекусить. Я с тоской посмотрел на поднос, плотно уложенный бутербродами, сглотнул слюну и собрался уже отойти, как бледногубый вдруг спросил:

- Вы голодны?

Неожиданный откровенный вопрос, застал меня в расплох.

- Простите?

- Если вы очень голодны, я могу вас пропустить вперед, или нет, спохватился он, - лучше давайте я и на вас возьму чего-нибудь. Его бледные губы нервно дрогнули, как это случается у людей, решившихся на добрый поступок вопреки собственному стеснению.

Не поддержать такой порыв было бы негуманно, и я протянул ему купюру:

- Мне пару бутербродов и кофе.

Бледногубый встрепенулся и заговорщицки прошептал:

- Уберите деньги... потом, потом.

Я тут же принял его игру и отошел с независмым видом от стойки. За столиками было совсем немного людей: пожилая парочка в допотопных костюмах времен дебюта Смоктуновского, человек с тростью и черными шпионскими усиками, и миловидная барышня в углу за отдельным столиком. Она сидела одна, глядя в длинный, увешанный портретами труппы коридор. Сегодня вечер одиноких женщин, подумал я и шагнул навстречу определенности.

Она, кажется, ничуть не удивилась, когда я уселся рядом и сказал в пространство:

- Странный театр.

- Почему?

Не понравилось мне это "почему". Было в нем что-то неприятное, знаете, такое слишком удобное, мол, я ротик открываю и на крючок-то клюю тяните, товарищ хороший, на себя. А я как обезумевший, тут же подсекаю:

- Да вы в программку посмотрите!

- Нет у меня программки, - как-то грустно сообщила моя рыбка, - не досталось.

Я протянул свою и впился в нежные смуглые тени вокруг глаз. Она развернула программку, и клянусь, она туда даже не посмотрела, она просто хлопнула ресницами.

- Здесь нет программки.

- Я и сам вижу, что нет, - я начал выходить из себя.

Она теперь посмотрела на меня, как смотрят взрослые на маленьких детишек с ихними глупыми вопросами.

- Вам дали обложку, а меню выпало.

- Какое меню?

- Ну, как в ресторане - снаружи обложка, а внутри - меню, сменное. Она улыбнулась.

Тут я даже забыл про свои бутерброды.

- Дайте-ка мне ваш билет.