Театр начинается с выстрела - [70]

— Ба-а-а! Цирк прямо на дом приехал!

— Здравствуйте, Китя Вальдовская! — снимая очки, сказала я. — Вы действительно гениальная актриса!

— Докопалась-таки! — вздохнула Александра Федоровна Ковалева. — А что гениальная, так это я и без тебя знаю. Проходи, раз пришла!

Длинный, заставленный всяким барахлом коридор, обшарпанная дверь в маленькую, не больше восьми метров комнату, и только некогда дорогая, а теперь старая, поцарапанная, с вытертой и выцветшей обивкой мебель свидетельствовала о том, что хозяйка знала лучшие времена.

— Садись, говори, что тебе от меня надо.

— У меня только один вопрос: зачем? То есть некоторые соображения по этому поводу у меня есть, но хотелось бы понять все до конца. Вы мне очень симпатичны, и я ни в коем случае не хочу, чтобы у вас были неприятности. Просто вы не до конца понимаете, что натворили. Вы же все спецслужбы страны на уши поставили! Все как наскипидаренные носятся!

— Это долгая история, Женя, — вздохнула Ковалева.

— А я никуда не спешу. Рассказывайте! Если хотите, я могу начать сама. Вы тогда все распродали…

— Положим, не все, — возразила она. — Вот эту комнатушку я себе на всякий случай в несколько приемов выменяла. Решила так: если все будет удачно, то я себе все снова заработаю, а неудачно, так какая разница, где помирать.

— И вы поехали в Курган, к Илизарову! Потому что в то время свою ногу вы больше нигде вылечить не смогли бы — за границу же тогда не ездили. — Она удивленно посмотрела на меня, и я объяснила: — Так вы сами сказали, что приехали в Москву с Урала, а Курган находится именно там. Да и шрамы на вашей ноге я видела, когда массаж делала.

— Да, нужно было глупость свою исправлять! Сохранились у меня, к счастью, кое-какие связи, так что не на пустое место я ехала, но деньги все равно нужны были бешеные. Что я там пережила, лютому врагу не пожелаю, в аду таких мук нет, но дело с мертвой точки сдвинулось. Только запущено все было очень сильно, за один раз исправить было невозможно, в несколько приемов пришлось, вот и застряла я там надолго. А в перерывы между курсами лечения что делать? А что я в жизни вообще знала и умела? Только театр. Туда я и пошла. Время страшное, зарплата грошовая, желающих на нее нет, про трудовую книжку я сказала, что на почте потерялась, вот мне новую и выписали — уже в соответствии с паспортом на фамилию Ковалева. Начинала с гардеробщицы, дошла до костюмерши. Когда мне ногу окончательно восстановили, лучше прежней стала, я в Москву на разведку поехала и увидела, что театры в таком забросе, что мне там делать нечего. Молодые пробиться не могли, что уж обо мне говорить, о которой все давным-давно забыли. Десять лет я после этого в Кургане прожила, а потом такая меня тоска по Москве взяла, что уволилась я и вернулась сюда, к величайшему разочарованию соседей. Хотя я их сразу предупредила, что уезжаю не навсегда, и каждый год обязательно приезжала, чтобы имущество свое проверить.

— Как же вас Борис в театр принял? — удивилась я.

— Попробовал бы не принять! — усмехнулась она. — Я ему пообещала такую рекламу по телевизору сделать, что потом носу на улицу не высунул бы. Я за ним много грехов знаю. Да и не актрисой Вальдовской же я пришла, а костюмершей Ковалевой. И встретила я там Анечку, она тогда еще ведущей актрисой не была. И полюбила ее как дочь, потому что себя молодую в ней увидела — у нее ведь тоже, кроме театра, ничего в жизни нет. У меня хоть муж любящий был, друзья верные, а у нее?

— Да, с этим ей не повезло, — согласилась я и спросила: — Ведь третий ключ от замка не потерялся, это вы его забрали. Так?

— Да! — кивнула она. — Когда поняла, что меня вот-вот коленом под зад наладят, оставила себе на память о былой славе. И, когда Анечка мою бывшую гримерку заняла, он мне очень пригодился.

— Ее хотели отравить таллием, но ничего не получилось. Как вы это предотвратили?

— Да чего ж тут непонятного? Ты думаешь, меня в театре не травили во всех смыслах этого слова? Ошибаешься! Я еще в те времена научилась «маячок» ставить и сразу понимала, побывал в моей гримерке кто-то посторонний или нет. В самом низу в дверь и в косяк вбиты два малюсеньких гвоздика, сапожники их «каленка» называют. Сама вбивала и сама же краской белой закрашивала, чтобы незаметно было. Вот намотаешь на них волос, а они у меня длинные и светлые были, и уходишь спокойно, а утром придешь и сразу видишь: если волос на месте, значит, не было никого, а если нет его, значит, кто-то побывал, нужно осторожной быть. Своих-то волос мне теперь жалко — не так уж много их осталось, но париков-то навалом. Вот и стала я на Анечкину дверь «маячок» ставить — ухожу-то я из театра последняя, потому что пока еще мне все костюмы сдадут.

— Но уборщицы-то утром приходят.

— Да! — кивнула она. — Только я прихожу раньше. А чего мне, старухе, дома делать? Я здесь только ночую. Так что увидела я, что волоса на месте нет, вошла, свет включила, а на полу порошок рассыпан, ну и взяла немного. Потом ушла, а пока Маша убиралась, сходила в круглосуточный супермаркет, что там рядом, и купила все новое: и воду, и кофе, и чай. А таблетки стевии — Анечка до отъезда ими пользовалась — заменила на обычный сукразит, только банку перед этим тщательно отмыла. А то, что из гримерки забрала, отнесла до лучших времен к себе в костюмерную — там все равно никто, кроме меня, ничего найти не сможет. Так что к приходу Анечки все уже безопасно было. А записку я трогать не стала, понадеялась, что она хоть немного забеспокоится. А она ее порвала и мне даже слова не сказала — не восприняла всерьез.