Театр Говорящих Пауков Кукбары фон Шпонс - [4]

— Дер Таш, успокойтесь, — я дрожащими руками погладила его по плечу.

— Не говорите, чего не знаете, — он сбросил мою руку и улегся на кровать лицом к стене.

Я посмотрела на доктора ван Чеха. Он, прикрыв рукой улыбку, внимательно наблюдал за мной. Я пожала плечами, ван Чех сделал жест, дескать "продолжай".

Я присела на кровати и тихо спросила:

— Виктор, вы не хотите чаю?

— Хочу, — буркнул он.

— Куклы же очень любят чай? Ведь так? А с чем вы любите пить чай? — спросила я.

Виктор повернулся ко мне и, усмехнувшись, сказал:

— Ты издеваешься?

— Нет, я просто хочу подружиться с вами, но не знаю с чего начать, — честно призналась я.

— Ничего страшного, — Виктор улыбнулся и отвернулся к стене.

Я посмотрела на обстановку: больничная палата, а что я хотела, собственно. Но иногда обстановка может сказать что-то о том, кто здесь живет, даже если это тридцатисемилетний мужчина с диссоциативными расстройствами. Стол был завален бумагами, как и подоконник, и часть пола. Графин использовался, как карандашница, а в стакане стояла веточка белых цветов. Они почти уже опали, и лепестки рассыпались по бумагам.

Черные каракули украшали почти каждый лист, я не смогла прочесть, что там написано, мое внимание перехватила картина. Она висела на стене напротив кровати, то есть прямо над головой доктора ван Чеха. Ровные треугольники направленные вверх и вниз, вся картина была выполнена в серо-черно-зеленых разводах. Ничего особенного, казалось бы, но шедевр завораживал.

— Ну, все. Идем, — доктор похлопал меня по плечу. Я вздрогнула. Дер Таш спокойно спал, мы покинули его.

— Этот фрукт очень не простой и возможно никогда уже отсюда не выйдет, — пояснял ван Чех, — Он сам же к нам и пришел. Как-то иду я на работу, сидит под дверями приемного покоя вот этот товарищ.

Я ему: "У вас что-то случилось?" Он: "Я ничего не помню, я не знаю, кто я. Помогите". Это было три года назад, с тех пор никаких улучшений. Он не знает кто он. Каждый день или чуть реже он мнит себя кем-то другим, хотя, кажется, иногда он абсолютно вменяем. Рисует неплохо, но почему-то всегда только треугольники. Картину видела? Вот одно и то же всегда рисует.

Его и зовут не Виктор Бенхо дер Таш, это имя он сам себе придумал, а свое имя вспомнить не может. Но что-то мне подсказывает, что не хочет. Виктор мог бы быть надеждой поэзии. Какие стихи он пишет, м-м-м, красота, да и только! Но другой вопрос в том, что их расшифровать очень трудно, он явно что-то пытается сказать, но у него не получается. Иначе он просто выражаться не может, ему трудно. Он может поддерживать разговор, но когда особенно трудно садится за стол и пишет стихи.

— Стихи я прочувствовала, — вздрогнула я.

— Это старые. Он так всех новых приветствует. У него сверхценная идея проклятия, дескать, его стихи это послания и проклятия всем, кто их прочтет.

Меня, видимо, он особо не любит, каждый день таскает по два или три стиха. Попробуй с ним поработать, это будет хороший опыт.

— Мы пришли, — ван Чех остановился возле еще одной двери.

Глава 3

— С ней будь осторожна, — предупредил доктор.

— А может, вы мне сразу расскажете про нее?

— Ишь, ты какая хитренькая выискалась, — улыбнулся ван Чех, — нет, уж. Я всегда был сторонником того, что плавать надо учить выкидывая на середину пруда из лодки. Иначе ты же ничему не научишься.

— А чему я уже научилась? — удивилась я.

— Давай-ка лучше оставим рефлексию на вечер, — подмигнул мне великолепнейший доктор Вальдемар Октео ван Чех.

Теперь уже он пропустил меня вперед. Я замерла в дверях, в голове призрачно прозвучал голос: "Меня он всем показывает!", адский смех и удары хлыста.

На стуле возле окна, облаченная во что-то черное, с белой шалью на плечах сидела давешняя моя знакомая. На сей раз, она была без кнута, это добавляло оптимизма.

Она повернула в нашу сторону голову и улыбнулась. Манерами она напомнила мне какую-нибудь "Бесприданницу" или Катерину Островского, эдакую волжскую молодую барыню. Шаль еще это белая.

— Ну, вот мы и встретились, — она подошла ко мне и подала руку.

Руку я пожала.

— Итак, вы уже знаете, как меня зовут? Проходите, проходите же, не стойте в дверях. Для доктора вы слишком нерешительны. Впрочем, я сама когда-то была такой.

— Ваше имя Пенелопа Акнео ван Тащ, — сказала я, оглядываясь на обстановку.

Пенелопа откинула голову назад и совсем как доктор ван Чех засмеялась, только в ее исполнении это походило на ржание породистой кобылицы, впрочем, очень приятное, грудное ржание.

— Не верьте глазам своим, а пуще тому, что пишут в бумажках. Меня зовут Кукбара фон Шпонс, и я являюсь директором уникального в своем роде цирка говорящих пауков.

— Оу, — я смотрела на это чудо природы открытыми глазами и понять не могла, что дальше делать. Я уже совершила промах: доверила ей вести разговор. Этого никогда нельзя делать. Ну, да, ничего — на ошибках учатся.

— Пенелопа, сколько раз я могу повторять тебе, чтобы ты нормально одевалась? Откуда скажи мне ты достаешь эти черные балахоны? — пришел мне на помощь доктор ван Чех.

— Октео, — ласково улыбнулась Кукбара, — я уже тысячу лет не Пенелопа. Тебе, как моему ученику, должно быть это известно. Если бы я не съехала с катушек, тебе бы в жизни не видать этого места. Понимаешь ли, там наверху, — она облизнула палец и указала им вверх, — я сейчас имею в виду не соседей, а начальство, до сих пор думают, что я назначила тебя своим преемником, будучи уже сумасшедшей. Ты умница, что определил условную дату позже подписанного приказа. Ты вообще умница — Октео.