Театр французского классицизма - [132]

Свершилось; цепь свою он рвет теперь недаром;

Меня он поразит обещанным ударом.

Вам самому, боюсь, расплаты ждать пора.

Бурр

Царица! Для чего не умер я вчера!

О, пусть Нерон рукой, спасительно жестокой,

Даст исцеленье мне от горечи глубокой!

Он Бурру показал, злодейство совершив,

Что с цезарем таким не будет Рим счастлив.

Не преступленье лишь гнетет мой дух смятенный,—

Он брата мог убить из ревности мгновенной.

Но, государыня, я тем вдвойне согбен,

Что, подавая яд, спокоен был Нерон.

Его холодный взор изобличал презренье

Тирана, для кого не ново преступленье.

Пусть довершит удар, пусть будет им убит

Докучливый министр, кто так о нем скорбит.

Мне незачем — увы! — бежать других страданий:

Чем смерть придет быстрей, тем будет мне желанней.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Агриппина, Бурр, Альбина.

Альбина

Бурр! Госпожа моя, очнитесь от скорбей!

Утешить цезаря бегите вы скорей!

Ах! Жить без Юнии захочет он едва ли.

Агриппина

Возможно ль! Юнию мы также потеряли?

Альбина

Она не умерла, но для него мертва,

Чтоб цезаря тоска была вовек жива.

Мне солгала она, покой ваш покидая.

Принцессу проводить к Октавии пошла я;

Она ж другим путем стремилась все быстрей,

И я могла следить лишь издали за ней.

По ступеням дворца бежит она с рыданьем.

Но вдруг пред Августа высоким изваяньем

Упала, надломясь, к подножью склонена,

И, обхватив его, воскликнула она:

«О кесарь, защити рукой твоей, молю я,

Последний отпрыск твой, что льнет к тебе, тоскуя,

Убит в своем дворце, тому свидетель Рим,

Тот принц, кто мог бы стать преемником твоим.

Он умер, а меня хотят склонить к измене.

Чтоб верной быть ему, обняв твои колени,

О властелин, дозволь мне вверить жизнь богам,

С кем доблестью своей ты ныне равен сам!»

Меж тем бежит народ, охвачен изумленьем,

Толпится всё вокруг, ей вторит с возмущеньем.

И, тронут повестью злодейства и обид,

Поносит лживый двор и помощь ей сулит.

Ее ведут во храм, где в память бурь смиренных

Семья невинных дев, служенью посвященных,

Бессменно сторожит в хранилище святом

Огонь, что век горит пред нашим божеством.

Нерон глядит им вслед, их разлучить не смея.

Нарцисс — смелей, влечет усердие злодея.

Он к Юнии спешит и, чванясь пред толпой,

Ее касается предательской рукой.

Но бурей на него вздымаются кинжалы;

Одежды Юнии от брызг нечистых алы.

Посланцу своему Нерон не смел помочь,

От яростной толпы спешит он скрыться прочь:

Вернулся он. Но всех страшит своим молчаньем.

Лишь имя Юнии он все твердит с рыданьем.

Бесцельно бродит он, его глаза мертвы,

Он к небесам поднять не смеет головы.

Боюсь, чтоб скорбь его, которой тишь ночная

Отчаянье сулит, все раны растравляя,

Коль не придете вы сочувственно вздохнуть,

Не обратила б меч на собственную грудь.

Бегите! Час не ждет! От скорбного порыва

Погибнет цезарь.

Агриппина

Казнь была бы справедлива.

Но все ж проверим, Бурр, он вправду ль потрясен,

В неистовствах своих раскаялся ли он,

От совести своей готов ли ждать велений!

Бурр

О боги! Если б впредь он чужд был преступлений!

ФЕДРА Трагедия в пяти действиях

Перевод Мих. Донского

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вот еще одна трагедия, сюжет которой заимствован у Еврипида.[192] При том, что в развитии действия я следовал пути несколько иному, чем упомянутый автор, я позволил себе обогатить мою пиесу всем, что в его пиесе кажется мне наиболее ярким. Будь я ему обязан одной лишь общей идеей характера Федры, и то бы я мог сказать, что благодаря ему создано едва ли не самое значительное из написанного мною для театра. То, что этот характер имел столь выдающийся успех во времена Еврипида и что его столь же хорошо принимают в наше время, меня ничуть не удивляет, ибо в нем имеются все качества, коих Аристотель требует от героев трагедии, дабы эти герои могли вызвать сострадание и ужас.

В самом деле, Федра ни вполне преступна, ни вполне невиновна. Судьба и гнев богов возбудили в ней греховную страсть, которая ужасает прежде всего ее самое. Она прилагает все усилия, чтобы превозмочь эту страсть. Она предпочитает умереть, нежели открыть свою тайну. И когда она вынуждена открыться, она испытывает при этом замешательство, достаточно ясно показывающее, что ее грех есть скорее божественная кара, чем акт ее собственной воли.

Я даже позаботился о том, чтобы Федра менее вызывала неприязнь, чем в трагедиях древних авторов, где она сама отваживается обвинить Ипполита. Я полагал, что в клевете есть нечто слишком низкое и слишком отвратительное, чтобы ее можно было вложить в уста царицы, чувства которой к тому же столь благородны и столь возвышенны. Мне казалось, что эта низость более в характере кормилицы, у которой скорее могли быть подлые наклонности и которая, впрочем, решилась на клевету лишь во имя спасения жизни и чести своей госпожи. Федра же оказывается замешанной в этом только по причине своего душевного смятения, в силу которого она не владеет собой. Вскоре же она возвращается, чтобы оправдать невиновного и объявить истину.

У Сенеки и у Еврипида Ипполит обвинен в том, что он якобы осуществил насилие над мачехой: «Vim corpus tuli».[193] У меня же он обвиняется лишь в том, что намеревался это сделать. Я хотел избавить Тесея от заблуждения, которое могло бы уронить его в глазах зрителей.