Театр для крепостной актрисы - [4]
...Работы развернулись вовсю. Идеи Петра Борисовича при несчетных людских ресурсах довольно быстро воплощались в жизнь.
По всей Европе доверенные люди Шереметева рыщут в поисках «редких руд, окаменелостей и животных», то есть диковинок для усадьбы. Десятками закупаются «бюсты эллинских богов», заказываются гравюры с картин Мурильо, раковины для украшения кусковского Грота.
Итальянскому домику отводилась роль домашнего музея. А потому сюда собирают оригиналы и копии произведений итальянских мастеров, живопись и мрамор. «В этом доме были драгоценные гобелены, яшмовые вазы, огромные зеркала, статуи, антики, множество бронзы... Были комнаты: одна из сплошных венецианских зеркал, другая обделанная малахитом...»
Из Франции везли гобелены, бронзу, фарфор.
Быстрее, быстрее, быстрее... Где-то надо закупать яхты «со всеми украшениями» и пушками: в Кускове роют озера и каналы. Шереметев уже мечтает, как будет принимать у себя гостей. Он любил поражать чудесным, затейливым, невиданным. Потому-то и придумали умельцы для него, чтобы, скажем, в Эрмитаже — месте уединенных бесед — не было никого посторонних, даже слуг. Здесь был устроен стол, где по желанию гостя опускалась вниз и поднималась вновь каждая тарелка.
Хозяин, принимая первых гостей, был доволен произведенным впечатлением. Впрочем, сюрпризы сюрпризами, но главное, чтобы вспоминали не только шереметевскую роскошь, но и ненатужное веселье, легкую атмосферу его дома.
Петр Борисович, «важный, но не надменный и со всеми до низших ласковый», подавал пример и сыну и гостям собственной простотой, словно призывая их «оставить за порогом чины, звания, спесь».
Вальяжный самодержец ласково, но уверенно правил своим государством. Про Кусково так и писали: «Это было своего рода особое княжество или герцогство: хозяина всегда называли в бумагах и словесно «Его Сиятельство граф-государь».
Кусково жило даже по своему календарю. Помимо общегосударственных и религиозных праздников, никто не работал еще два так называемых «табельных дня»: 28 июня — в день рождения сына-наследника Николая Петровича и 29 июня — в день именин хозяина.
В эти дни обитатели Кускова, каждый в меру своего достатка и согласно положению, веселились светлыми ночами напролет.
Чем дальше, тем чаще к Шереметевым наезжала нарядная толпа гостей из Москвы и даже из Петербурга. Шум и музыка распугивали кусковских соловьев. Роскошная бальная зала главного дома-дворца казалась тесной. Отправлялись танцевать в громадную, со стеклянными стенами оранжерею, где можно было упасть в обморок от запаха цветущих тропических растений. К услугам гостей на ветвях висели уже созревшие персики, под огоньками канделябров светились кисти винограда, низенькие ананасовые кусты венчали пахучие золотистые плоды. Луна, сиявшая на светлом небе, довершала романтическую обстановку.
Полночь озарялась фейерверками, которые в Кускове любили и умели устраивать виртуозно. С высоты, где горели вензеля, составленные из инициалов именинников, сыпались миллиарды разноцветных искр и падали на гладь озера перед дворцом.
...Все это требовало огромных расходов. Кучи счетов — все, что затевает Петр Борисович, обходится в копеечку. И этой копеечке он счет знает. Не подпуская к деньгам управляющих, Шереметев-старший вникает во все мелочи хозяйства и учит тому же сына.
Современники графа удивлялись: первый в России богач замечал, например, что «в присланной из вотчины колотой рыбе» недостает, или, как писали, «не явилось», трех форелей.
Желая сэкономить на найме мастеров со стороны, Петр Борисович устраивает в своей вотчине школы для обучения крепостных тем ремеслам, «которые по дому нужны».
Граф строго придерживался заранее составленной им сметы. А сам он на свои надобности получал ежемесячно тысячу серебряных рублей.
Примечательно, что при огромном оттоке средств ему и в голову не пришло обложить армию крепостных лишним оброком. В книге «Знаменитые россияне XVIII — XIX веков» читаем об этом Шереметеве: «Как расчетливый хозяин, он был противник эксплуатации крепостных, находя нужным маломочных «от всех их тягостей освободить», чтобы они «могли себя поправить и прийти в лучшее состояние».
Наступил момент, когда Петр Борисович решил, что в Кусково можно пригласить императрицу. Он считал, что усадьба выглядит так, что способна поразить роскошью даже высочайшую гостью. И Шереметев был прав.
Граф Сегюр, сопровождавший Екатерину в Кусково, увидел стол, сервированный золотой посудой на шестьдесят персон. Граф Комаровский, вспоминая этот праздник, записал, «что всего более удивило меня, так это плато, которое было поставлено перед императрицей. Оно представляло на возвышении рог изобилия, все из чистого золота, а на том возвышении был вензель императрицы из довольно крупных бриллиантов».
«Красавицы не умирают»... Эта книга Людмилы Третьяковой, как и первая — «Российские богини», посвящена женщинам. Трудные судьбы прекрасных дам убеждают: умение оставаться сильными перед неизбежными испытаниями, решимость, с которой они ищут свое счастье, пригодились им гораздо больше, чем их прославленная красота. Их имена и образы возникают из прошлого внезапно. Свиданье с ними кажется невозможным, но так или иначе оно случается. Библиотечные полки, сцена, кинофильмы, стихи, музеи, города и улицы, хранящие легенды, учебники, биографии великих людей — оттуда они приходят к нам и надолго остаются в памяти.
Со старинных портретов и фотографий на нас смотрят люди старой России. Знатные, богатые, красивые – они кажутся небожителями, избранниками судьбы, которая к большинству живущих на свете равнодушна и отнюдь не щедра.Но истинные факты биографий героев этой книги убеждают: на самом деле их не существует – любимцев Фортуны, а жизнь прожить – не поле перейти. Так всегда было. Так всегда будет…
…Демидовы, Шереметевы, Тургеневы, Загряжские, Воронцовы-Дашковы. По мнению многих, богатство и знатность обеспечивали им счастливую жизнь и благосклонность фортуны. Но их семейные истории убеждают, что рая на земле ни для кого не бывает. Как мимолетны и коротки они — дни любви, покоя, счастья, и как печально длинна череда потерь и разочарований.
В России – счастливая любовь – это главная жизненная удача. Ни карьера, ни богатство не могут дать человеку того, что приносит она. Судьбам людей, которые стремились к обретению любви и горько переживали ее потерю, посвящена эта книга…
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.