Театр для крепостной актрисы - [24]

Остается добавить, что после смерти графа-любовника Соболевская, мать пятерых взрослых детей, сумела устроить свою судьбу, выйдя замуж за генерала Денисьева.

Сестра же графа Шереметева не видела разницы между двумя «похитительницами», затесавшимися в благородное семейство. Стенания и козни против Параши чем дальше, тем больше разводили ее с братом. Оказывая поддержку и помощь сестре во всех ее неурядицах, он волей-неволей сравнивал «урожденную Шереметеву» со своей подругой. И это сравнение было не в пользу Варвары Петровны.

* * *

Весной 1797 года на Крестовской дороге, ведущей в Останкино, появился императорский выезд. Павел I ехал к Другу посмотреть его новостройку, о которой с восхищением говорили в столичных гостиных.

Три версты от заставы до Останкина освещали горящие бочки с осмоленным горохом. Саму шереметевскую усадьбу скрывал бор. И вот, стоило царской карете углубиться в эту чащобу, как заранее подпиленные деревья стали падать по обе стороны дороги, а в конце таким манером сотворенной просеки, словно из-под земли, возник сияющий огнями дворец.

Грандиозный прием в честь высочайшего гостя был увенчан знаменитыми «Самнитскими браками», где Параша Жемчугова произвела на Павла I огромное впечатление. Он подарил ей драгоценный перстень.

Конечно, монарх знал: Жемчугова не только первая актриса шереметевского театра, она, по существу, хозяйка волшебного дворца.

Потом многие гадали, почему этот вечер не принес графу и Параше вожделенного разрешения на брак. Павел Вяземский, например, считал, что Шереметев проявил безволие, не вырвав у всесильного гостя заветного «да».

Остается думать, что Шереметев старался в этом деле быть крайне осторожным и действовал только наверняка. Граф слишком хорошо знал вздорного государя, чтобы понадеяться на счастливый миг, на авось.

Согласие Павла на бракосочетание одного из первых своих вельмож могло завтра же быть им отменено. Недоброжелатели Шереметева о том бы позаботились. Что оставалось бы делать Николаю Петровичу при получении некого вздора за подписью императора, чего-нибудь вроде: «Высочайшим повелением считать впредь графиню Шереметеву девицей Ковалевой»?

А ведь подобное распоряжение, касающееся другой супружеской пары, действительно имело место. И то, что для нас сейчас является историческим анекдотом, для людей павловского времени оборачивалось трагедией.

Последующие действия Шереметева говорят о том, что, не воспользовавшись, казалось бы, удобным случаем в Останкине, он в первую очередь думал о Параше. Неудача обрушила бы на ее голову бездну насмешек и со стороны знати, и со стороны шереметевской дворни.

Вот почему Николай Петрович вскоре прибегнул к способу, который использовали не так уж и редко, но, как мы уже знаем, не всегда получали желаемый результат. Он поручает своему стряпчему Никите Сворчаеву, умному и ловкому человеку, заняться деликатным делом: отыскать «свидетельства» и «документы» о якобы дворянском происхождении Параши.

Для чего это нужно было Шереметеву? Разумеется, не для себя — он знал, кого любил, а остальное давно не имело для него никакого значения. Но свидетельство о благородном происхождении той, на которой он хотел жениться, лишало императора возможности отказать графу. Дворянин женится на дворянке — к чему теперь можно придраться?

Сворчаев блестяще выполнил поручение: на свет появились «документы», что Параша-де происходит из рода польского шляхтича Ковалевского, который еще в 1667 году попал в русский плен, а потомки его стали жить у Шереметева, петровского фельдмаршала.

Сказка была сочинена. Николаю Петровичу повезло больше, чем Разумовскому: документы о благородном происхождении крепостной актрисы были признаны действительными. Возможно, Парашу и тяготила история с ее выдуманным дворянством, но, с другой стороны, она не могла не понимать, для чего это делается.

В декабре 1798 года Прасковья Жемчугова получила вольную. Среди ее родных возникло недовольство: а как же они? Но скоро Шереметев освободил всех Ковалевых, наградив их громадной по тем временам суммой в пятьдесят тысяч рублей.

* * *

Император Павел не оставлял мысли заполучить Шереметева в свое ближайшее окружение. Тому пришлось снова, и теперь уже надолго, перебираться в Петербург. Было совершенно ясно, что придворные обязанности лишат графа той свободы, которую он имел, и это, без сомнения, скажется на сценических делах.

Но этой причиной, конечно, не объяснить решение графа закрыть театр. Возможно, он почувствовал накопившуюся усталость. Сцена утомила его. Слишком много лет Николай Петрович был основной движущей силой своих театральных предприятий, требовавших каждодневного и ежечасного внимания.

А возможно, сыграло роль и то, что шереметевские подмостки лишились главного украшения — Жемчуговой.

Врачи, озабоченные все учащающимися приступами нездоровья, настоятельно советовали Параше оставить сцену. Граф придерживался того же мнения, втайне думая и о том, что вельможным зрителям пора отвыкать аплодировать певице Жемчуговой, коль скоро той предстояло стать графиней Шереметевой.

Проститься с театром? Легко вообразить, чего стоило Параше свыкнуться с этой мыслью, но она покорилась. Нельзя гневить Бога! На сцене ей было отпущено как никому. Здесь становилась она владычицей, неким высшим существом, способным заставить плакать и рукоплескать монархов. Да что там монархи! Сцена подарила ей любовь графа. Сцена принесла минуты такого ликования, такой всепоглощающей радости, которая знакома только тем, кто приходит служить и умереть на этих досках.