Театр Черепаховой Кошки - [52]

«Борются, — подумал Виктор, усаживаясь в полутемном салоне. — Жизнь. Это хорошо».

Он закрыл глаза. Ему казалось, что радио можно доверять. Ведь, в конце концов, это было не телевидение…

2

В старом корпусе травматологии пахло плохо: подгнивающими людьми. Иначе Яна никак не могла бы определить сладкий до приторного, с железными нотками запах. Она шла по длинному коридору с высоким потолком и полом, выложенным маленькой щербатой плиткой, и удивлялась, как же здесь темно, несмотря на огромные окна.

От запаха и сумеречного света Яну мутило. Она сделала вид, что у нее чешется нос, и уткнулась в собственную ладонь, которая хранила легкий запах туалетного мыла и чистых шерстяных перчаток.

Вадим, переведенный из реанимации, лежал в маленьком боксе. Соседняя кровать — с измятой подушкой, откинутым одеялом и простыней, закрученной по центру серовато-белым водоворотом, — была пуста. Видимо, пациента увезли на процедуры.

— Здравствуй, Вадим, — тихо сказала Яна, прикрывая за собой дверь.

Он вздрогнул и завертелся, пытаясь повернуться так, чтобы посмотреть на входящего. Движение далось ему с трудом, и шея задрожала от напряжения, когда он оторвал голову от подушки. Увидев Яну, Вадим улыбнулся. Но и улыбка получилась не сразу и вышла странной, потому что глаза смотрели потерянно и напряженно.

Яна поспешно прошла вперед, чтобы он мог улечься обратно и смотреть прямо перед собой, и села на расшатанный больничный стул.

Вадим слабо шевельнул рукой, Яна тут же нагнулась и взяла его ладонь. Она была сухой, прохладной и словно бы истончившейся. Яна чуть сжала ее, а потом осторожно подняла и поцеловала.

— Не надо, — шепнул Вадим, и голос его звучал так, словно спал где-то глубоко в груди и не желал просыпаться.

Тогда Яна скользнула с табуретки на край больничной кровати и, наклонившись, осторожно обняла его. Потом тихонько легла рядом.

Они замерли. У Яны щемило сердце, когда она думала о его сломанной руке и ребрах, об ушибе легкого и о сотрясении мозга, и она словно чувствовала его боль и слабость и забирала их себе. Лежа рядом и едва касаясь его щеки своим лбом, она вдруг представила, как передает ему часть своей силы, и сила льется к нему широким шелковым полотном, таким же нежным, как это полукасание.

Вадим закрыл глаза. Сначала он хотел прогнать Яну, но у него не хватило сил: даже говорить оказывалось трудным и почему-то непривычным делом. Ему было стыдно своей беспомощности и своих переломов и того, что он не смог выстоять против троих. Потом откуда-то возникло ощущение спокойствия и уверенности в том, что все идет так, как должно идти. Потом захотелось спать.

Вадим гнал от себя сон, сопротивлялся ему, как мог, потому что ничего, кроме кошмаров, не снилось ему среди этих серо-желтых стен, в этом сладковатом, напоминающем о смерти запахе, рядом с потерявшим ногу соседом, который стонал и метался, стоило выключить свет. Ему снились бесконечные переходы, в которых он терял Яну. Снились мосты, с которых прыгал то он, то она — и никогда вместе. Снились крысы, которые медленно сжирали его. Снилось, что Яна вся облеплена могильными жуками, и они заживо обгладывали ее, и Вадим стряхивал их с Яниного лица, в исступлении давил ногами, а их не становилось меньше, и два ее ярко-синих, расширенных от ужаса глаза умоляюще смотрели на него, а под ними на месте носа уже зиял черный провал в обрамлении белой, чисто обглоданной кости.

Он не хотел видеть такие сны рядом с ней. Но уснул. Провалился в сон мягко, как в перину: как младенец, которого нежные материнские руки укладывают в колыбель.

И ему ничего не снилось — ни хорошего, ни плохого. Он дышал спокойно и ровно, а если вдруг начинал тихонько постанывать, Яна нежно гладила его по здоровой руке.

3

Сначала из машины выскочила девушка, следом за ней вылетел парень. Он обогнул капот и бросился за ней, едва не сбив историка с ног. Догнал девушку, которая остановилась чуть поодаль и застегивала дубленку.

«Нарочно, — подумал историк, — чтобы дать ему шанс себя догнать».

— Ну ты чего?.. — Парень попытался обнять ее, но она повела плечами, стряхивая его руки. — Ну ты чего? Да брось!..

Он схватил ее крепче, и на этот раз девушка уже не стала вырываться, а позволила отвести себя в сторону от остановки, и там они стали вполголоса о чем-то разговаривать. Историк смотрел на них украдкой — чтобы жена не видела, куда он смотрит. Жена возвышалась рядом широкой, подавляющей глыбой. Он уже и вспомнить не мог времени, когда она была привлекательной и худенькой, как вот эта вот крашенная в черный цвет девица, закутавшаяся в дубленку. Историк смотрел, как длинный мех воротника нежно касается девицыных щек, и как крепко держат ее за плечи побелевшие от холода пальцы молодого человека.

Потом он обратил внимание на их машину, припаркованную у обочины. Там, на заднем сиденье, кто-то был. Историку вдруг захотелось посмотреть кто, и он двинулся вперед, словно хотел найти место, с которого удобнее будет высматривать подъезжающую маршрутку.

На заднем сиденье тоже оказалась парочка. Почти такая же: крупный парень и ярко крашенная брюнетка в дубленке с пышным воротником.