Те, которые знали - [3]

— Второму пилоту — покинуть борт!

Сергей Васильевич сначала не понял:

— Володь, ты чего?

— Садиться буду, вот чего. Повторяю приказ: покинуть борт! Лучше сам, а то выкину.

Первым позывом Сергея Васильевича было продолжить спор, но он сдержал себя. Сколько было потеряно машин, сколько погибло людей именно из-за этого — из-за того, что кто-то решал, что он умней другого! Даже если так оно и было на самом деле…

И летчик взялся за держки катапульты: действительно, лучше прыгнуть самому, а не ждать, пока Володя нажмет на кнопку принудительного покидания самолета. Катапультирование вещь такая — даже если все по правилам, то есть риск, а если уж она срабатывает в неожиданный момент, шансы получить серьезную травму возрастают в несколько раз.

— Понял, выполняю, — сообщил Сергей Васильевич и добавил: — Счастливой посадки!

А вот посадки-то как раз и не было.

Прыжок и приземление были сравнительно удачными, но пять дней в госпитале Сергею Васильевичу провести пришлось. Не выпускали его ни под каким видом, и поэтому обо всем он знал только со слов заводских.

Самолет окончательно вышел из-под контроля за несколько километров до полосы, когда до счастливой развязки оставалось буквально несколько секунд. Машину закрутило, и даже попытаться спастись Володя уже не мог.

Приехавшие родители настояли, чтобы его как можно скорее отпели в церкви в родном селе и похоронили там же, — к счастью, они не требовали, чтобы гроб для прощания можно было открыть. Ребята из института еле успели на похороны, а Сергея Васильевича врачи отпустили, когда все уж было кончено. И теперь он шел по грязной дорожке, ежась под противным ветром, и прикидывал, что надо сделать, — вернее, не что, а как.

Следующие два дня и ушли на это «как». Он поговорил с людьми с аэродрома, выпив при этом совершенно нездравое количество водки, и кое с кем даже договорился, несмотря на все грозящие неприятности. Также Сергей Васильевич сделал то, что ему всегда было делать омерзительно — а именно дал взятку трем должностным лицам при исполнении служебных обязанностей, причем двоим из них брать было так же противно, как и ему давать. Оформил несколько «левых» документов, а еще один попросту подделал, после чего на их основе сделал еще несколько, уже «почти настоящих». Все эти действия привели к тому, что к четырем часам вечера старенький «Миг-21», числящийся при заводе как учебно-пилотажный, был выкачен из ангара на рулежку, подготовлен к полету и заправлен. Топлива должно было хватить в обрез, но по сравнению со всем остальным посадка «на лампах» была такой ерундой!

Карту Сергей Васильевич изучил хорошо, характерную излучину реки заметил еще издали, и ошибки быть не могло. Вот деревня, вот церковь, вот кладбище… Он потянул ручку управления на себя, другой одновременно включая форсаж. Самолет свечой пошел вверх, и летчик вдруг почувствовал, что переносит перегрузку гораздо хуже, чем обычно. Или может, это была совсем другая перегрузка?

Володя появился слева — в высотно-компенсирующем костюме и защитным шлеме с разбитым стеклом и оборванным кислородным шлангом. Шланг слегка вело назад, но совсем не сильно, как под ласковым майским ветерком. Володя шел рядом с кабиной «Мига», как бы поднимаясь по лестнице, без труда сохраняя одинаковую с истребителем скорость, — словно он шагал по бетонке, а самолет рядом тащил неторопливый буксировщик.

Сергей Васильевич сглотнул. Так же, как и до этого, когда он провожал — или уводил? — погибшего товарища, и каждый раз на его глаза навертывались слезы. И каждый раз их, проклятых, надо было сдерживать — кроме того, что зареванный мужчина вообще картина малоприятная, лететь и садиться в таком состоянии было бы просто опасно.

Володя повернул голову и улыбнулся. Такой улыбки у него еще никто и никогда не видел: не было в ней ни задора, ни подначки, ни приглашения улыбнуться в ответ. Была только печаль. Не горе, не отчаяние, а именно печаль, избыть которую невозможно.

— Спасибо, Серега Васильевич! — произнес Володя. Голос его не был громок, но легко отстранил рев двигателя и потока.

— Оказывается, там… — Он коротко показал глазами вниз. — Там очень плохо, когда ты, что называется, после того.

«Мы… мы свидимся?» — Разумеется, Сергей Васильевич не сказал об этом вслух. Это было бы таким же нарушением законов природы, как и попытка что-то рассказать Внешнему. Это была всего лишь мысль, но Володя эту мысль услышал и слегка пожал плечами:

— Откуда я знаю? Но вы в любом случае не торопитесь!

После этих слов он повернул голову вперед и… Самолет остановился, а потом воображаемый буксировщик мощно потянул его назад. Володя не ускорял шагов, а просто, поднимаясь по невидимой лестнице стал уходить все выше и быстрее, выше и быстрее, пока в несколько секунд не пропал из виду.

Внешний стоял у широкого окна своего кабинета, откуда была прекрасно видна заходящая на посадку пилотажно-тренировочная машина. Он уже знал, каким путем попала она в план полетов, кто ее поднял в воздух, и уже нажал кнопку селектора… Но глаза его вдруг перестали быть стеклянными, а лицо каменным. Он, живущий по законам совершенно чуждым и даже враждебным тому, чем жил Сергей, тоже — Знал. С большой буквы. Знал свое, собственное, доступное лишь таким же, ничем не связанное ни с небом, ни с авиацией, ни с летчиками вообще, ни с летчиками-испытателями, — но знал. И сейчас когда остатков его души коснулось то, что Сергей про себя называл «чувствовать», и эти глубоко запрятанные остатки души вдруг не дали, запретили сделать Внешнему то, что он собирался.