Те, кого ждут - [7]

В одно ветреное, хмельное воскресенье он увидел, как сны запутались в ее волосах. Владов попытался ее окликнуть, но Зоя уже блуждала в призрачном храме сокровенных желаний, и сквозь ее улыбку лучилось счастье восхищенного ребенка. А он не мог уснуть, он все еще вспоминал, как лепестками роз срывались поцелуи, и вдруг осмелел, решился, и начал совершать то запретное, за что во времена Дракулы мог бы попасть на кол. Что же он делал? Он и сам не смог бы ясно ответить. Да, Владов не смог бы достоверно объяснить, как он проникал в чужие сны. Не мог, не получалось, не находилось подходящих слов и, естественно, никто не верил в его власть над снами любимых.

Что самое обидное - после невнятных владовских рассказов о колдовстве его начинали считать тихим сумасшедшим. Страшнее же всего были мысли о том, что и Зоя видит в нем лишь наивного мечтателя, нарциссичного декадента. А ведь все получалось у него вправду, и вправду просто - сначала возникало легкое покалывание в кончиках пальцев, потом сгустки света срывались каплями, и вот он уже вскрывал лучами обитель сновидений, там - ... Владов знал, что женщина - озеро, дна которого не достигнет сияние самой яркой звезды.

И в этот раз, в это воскресенье, как обычно, он начал певуче, гортанно выкликать повеления танцующим теням ее души, но слов не было, звуков - не было. Мелодия - была. Мелодия, тяжелая, как сгусток крови, исцеляющая, как поцелуй, волнующая, как вызов на поединок, - мелодия касаний: чуть дерзких, чуть властных, обращающих непокорную орлицу в притихшую горлицу, - лучащаяся мелодия движений, высветляющая укромные тайники души. Владов выпевался всем сердцем, словно повторялся во времени, заново переживал прожитое расцветающее утро, тропинку вдоль обрыва, вдоль Крестовского пруда, к тихой заводи, где озерная просинь словно густела, скрывая от жадно-любопытных глаз беззащитный стебель последней водяной лилии, уже увядающей. Над зыбким покровом опавшей листвы, под навесом бесплотных, безлиственных ветвей ивняка она покачивалась - суматошно, беспорядочно, - и горделивую белизну лепестков жадно сцеловывал пронзительно воющий ветер.

"Владов, смотри! Она как я. Как мое последнее желание. Вечно живое и вечно безнадежное желание - Солнца и Любви! А поздно - уже отцвела. Я подарю ее тебе, Владов, подарю свое заветное желание", - и Зоя шагнула по листвяному ковру... Никогда по воде не ходили ждущие света и жаждущие милости.

Не важно, чем Владов отогревал вымокшую Зою - крепкими напитками или крепкими поцелуями. Не важно было, признает ли его Зоя колдуном, или нет. Что важно? Больно было слышать: "Что ж, я так и не подарю тебе свой цветок. Может, не судьба?". Пусть больно. Пусть больно вспоминать нечаянные грусти. Все равно Владов уже осмелел, и льет мелодию в Зоенькин сон, и Зоя танцует по озерной просини, по небесной просини, и пусть цветет эта лилия несрываемо, вечно, - и пусть ждет на берегу сумрачный колдун в бархатистом плаще, пусть ждет, пока ее не вынесет к Солнцу, ведь оно родит ей ожерелье лилий, - и там, где-то над небом, уже за небом, там Зоя очнулась, восхищенная ласточка: "Что ты делаешь со мной? Ты что, волшебник?". Что он мог ответить? "Мне станцевалось". Зоя вспылила: "С кем? А я? Почему без меня?" - и словно гневный дракон вонзил коготки в отворот воротника, и Владов снова вдохнул ее танцующее пламя...

Никто еще не признавал Владова повелителем снов.

Девушки, сбегавшие от Владова с завидной регулярностью, становились психологами либо пациентками психологов. Владов становился лучшим из их воспоминаний - ярчайшим, ослепительным, жгучим до боли и судорог. Такое положение дел Владова нисколько не радовало, только смешило, но смех был злой. Зоя же... Что еще вы хотите знать о Зое? В Зое был мир. Вот так вот. И даже - танцующий мир. Владову казалось: все, чего он хочет - видеть, как по глади неба танцует гневливая лилия, - и Владов тихо улыбался, зная, что завтра он наденет светлейшую рубашку с отметинками Зоенькиных зубок.

ЧИСТОЕ ОТРАЖЕНИЕ

У Владова будет блестящее будущее. Никто никогда в этом не сомневался. Твердили на сотни голосов: "Слишком умен, чтобы быть безызвестным". Владов поправлял: "Слишком умен, чтобы стать счастливым", - и словно наваждение одолевало: какая-то горечь ложилась на губы - словно ненасытная бледная немочь тянулась к поцелую. Простите, какое будущее может быть у человека, шепчущего женщинам: "Смотри, как в раскрытый зрачок ночь бросает вороха своих лилий"? Никакого. Мне кажется так. Но - все все знали о будущем Владова. Кто знал о его настоящем? Чем, по-вашему, он занимался спросонья? Считал компьютеры. Один - порядок, проснулся дома! Три - черт, опять родимая редакция! Пять - мамочка, все еще типография! Нет компьютеров? Подобные пробуждения влетали в копеечку - службы поддержания порядка неумолимы.

Сегодня компьютеров насчиталось около десяти тысяч. Владов решил - глаз больше вообще не открывать, тем более, что их заливало какой-то жгучей красной густотой...

Не врите, не был он истериком. И шизофреником не был. Кто вам сказал? Зоя? Нашли кому верить! Зое нельзя верить. Зоей можно любоваться. Можно и нужно. Даже - необходимо. Необходимая всем, не обходимая никем. Почему? Потому. Желающим знать подробности - обращайтесь к справочникам по психологии. Почему да почему! Где вы видели мужчину, не желающего овладеть податливой мягкостью? Где вы видели мужчину, сносящего вызов дерзкой строптивости? Неужели видели? Вам не повезло. Не тех вы видели. Настоящих мужчин ищите возле Зои. В этой пестрой стае Владов хотел стать... Вожаком, что ли? Нет. Вот как раз в любви к Зое ему не требовались последователи. Может, хотелось стать победителем? О, кстати: ее любимая песня - "Победитель получит все"... Вообще, женщина, конечно - весьма опасная игрушка. И притом необычайно дорогая. Владов сцеплял зубы: "Я не наездник и не скакун. Ни в каких состязаниях участвовать не собираюсь. В призах не нуждаюсь". Ну и, естественно, стоял особняком от толпы Зоенькиных воздыхателей, худющая мрачнятина. Из-за всегдашней угрюмости Владова подозревали в тайной склонности к сажанию живых людей на колы.