Те, кого ждут - [16]
- Завтра я подготовлю новое штатное расписание.
"Умно. Правда, умно. Первым делом издать альбом акварелей - это умно. Очень умно", - пробормотала Зоя и даже не взглянула на подаренный браслетик. - "Милош уклоняется от выплаты налогов, Данилевич продолжает заниматься любимым делом, у Вадима рассеиваются последние подозрения. Подозрения, говорю. Я говорю - исчезнут вопросы: почему я каждое утро мчусь в "Славию", как на пожар". При чем здесь ум?
Теперь я могу делать то, что хочу, а не то, что мне предлагают пузатые дядьки с не всегда полным кошельком. Теперь я могу напиваться до тех пор, пока не потянет домой, пока не потянет опять провалиться в черную мглу, в которой я летаю, ничего не освещая и никого не грея. Теперь по утрам, когда я пуст и легок, я могу не выбираться из-под одеяла, иначе меня унесет приблудным сквозняком. Теперь ты знаешь, где я нахожусь от звонка до звонка. Теперь ты знаешь, в каком месте земного шара сложена горка чувств по имени Владов, ожидающий, когда нагрянет ураган по имени Зоя.
В ту осень вместо "Здравствуйте!" навстречу кричали: "Доллар уже тридцать!". Долларов не было ни у кого, но кричали все. Почти все. Колосов кричал: "Жиды!" - но смолкал при Данилевиче. Данилевич кричал: "Кто?!" - но никто не признавался, и бутылки выносили сообща. Зоя не кричала, потому что Владов не глухой. Владов кричал во сне. Снился мотоцикл, задравший кверху горящие колеса.
Молчали ивы у Крестовского пруда. Молчали лавочки в саду возле ратуши. Молчали тетушки за стойками прокуренных кафешек. Мы бы на их месте тоже прислушивались. Но мы-то на своем месте. Мы за столиком под цветастым зонтом, возле книжного. Мы у Милоша. Мы - в "Счастливой Подкове", где скрипачи перешептываются: "Ну эти, помнишь? Красавица и чудовище, да!". Повсюду нас видно, никому нас не слышно. В кабацком грохоте никто нас не расслышит. А нам это надо? Мы заняты.
Мы, например, пьем. Пьем много, потому что в кабаках нельзя сидеть с пустым бокалом. Мы, например, вступаем в беседы. Беседуем много, потому что умолкших собутыльников тут же выносят ногами вперед.
В ту осень много говорили о нацистах. Колосов, разодрав вяленую рыбку на листах покойного журнальчика, размахивал костяком хвоста: "А ты может, тоже из этих, из ловцов душ? Тебя в чью честь назвали Даниилом?". Охтин, ощупав нос и откинув со лба серпики прядей: "Вот моих предков не рекомендую трогать". "Больно уж у вас, батенька", - басил Колосов в гулкий коридор, "лик иконописный. Особенно в сумерках. Рубаночком, правда, не мешает шугануть". Колосова шуганули приказом.
О нацистах говорили много. Шпагин под локоток выводил секретаршу, трелькал на ушко: "Русалочка! Приглашаю - окрылеете!" - щелкал ключ, стискивались челюсти, стекленели белки, Шпагин раскачивался перед окреслившимся Милошем:
- От лица всего "Белого Потока" прошу вас оказать содействие развитию нашего движения.
Лобастый Борко, багровея, спекался морщинками. Тер кулаком переносицу. Из-под кулака косил на Владова. Владов, пристукнув зажигалкой о подлокотник кресла:
- Мы со скидкой отпечатали ваши буклеты, так? Так. Мы издаем только русских авторов, так? Так. Не российских, прошу заметить, а русских. Еще точнее - славянских. Благодаря нашей деятельности, благодаря нашим организационным действиям деятели русской культуры - русской, а не российской! - могут вздохнуть свободнее.
- Благодаря вашим действиям, Даниил Андреевич, - Данилевич, оглаживая бороду, умиленно моргал, - благодаря вашим прекрасным действиям город лишился русского художника. И вот, кстати... Если ваш друг Имран - русский, то я - китаец.
Хррупк! - подлокотник пошел трещинами. Шпагин поморщился. Данилевич, ухмыляясь, перелистывал почти готовый альбом крестовских репродукций:
- Сначала вы попадаете в авто... Прошу прощения! Мото! Мотокатастрофу. На следующее утро госпожа Крестова исчезает, не дождавшись гонорара. На следующее утро господин Крестов отъезжает вместе со всем семейством в Белоречье. Я понимаю - Академия художеств Белоречья жить не может без Крестова. Так ведь?
"Так!" - от уголка зажигалки отлетел кусочек лака.
- Городская галерея осталась без лучшего портретиста. "Славия" лишилась интереснейшего заказчика. Так вы заботитесь о культуре города? Так вы заботитесь о духовности? Так вы заботитесь о русской духовности?
Шпагин вытащил из ящика макет буклета. Никаких чудес. Красные скрещенные мечи на черном фоне. Шпагин принагнулся над закатившимся вглубь кресла Борко:
- Вы, кажется, не уживаетесь с кавказской диаспорой? - отскрежетал, сипнул, вонзился в пиджачные ножны. Обнажил, вытянув, отутюженные манжеты. Осколком солнца блеснула запонка - золоченое коло. Шпагин тряхнул смоляными кудряшками:
- Солнце за нас, господа! Хоть и жара, но жажда - ничто, имидж - все! Прошу простить, регламент, все-таки.
Борко выкатился из мэрии вслед за черной крылаткой. Владов на ходу отчаянно ширкал кремневым колесиком. Милош впервые в жизни нахмурился:
- Что, Дракулит, запал истлел? Фитилек дымится, да? Змеи между ног копошатся, да?
Владов выронил сигарету:
- Ты о чем?
А Милош голубейшими глазищами вдоль Владовского сада выглядывает прохожих - беспечные парочки у фонтана, лепечущего влажными искрами, в глухой мужской рокот вливается девичье журчанье, и даже голуби - и те воркуют! Но осень все равно придет, и в облысевшем парке даже старух не останется. Осень придет - листья уже истлели от жары, сочную зелень съели сохлые желтянки, а в озерной просини борковских глазищ за лето не плеснулось ни одной русалки... Милош смахнул скупые капельки:
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».