Те дни и ночи, те рассветы... - [18]
— Шефы — это дрова!
За спиной Лёнти раздался смех, но вечером вместе с другими мальчишками он рисовал плакат: «Добро пожаловать, дорогие шефы!»
Шефы, человек десять — двенадцать рабочих соседнего завода, пришли в субботу, когда ребята, сидя за столом, погромыхивали пустыми мисками, — дрова были сырые, осиновые, ужин, как всегда, запаздывал.
Пожилая женщина в самодельных тряпичных валенках первой приблизилась к ребятам.
Лёнтя не помнил своей матери, но ему сейчас почему-то подумалось, что она была такой же, как эта женщина, — улыбающейся, немного сгорбленной, чуть-чуть седой. И руки у нее, наверно, были такие же — грубоватые, смуглые, уставшие от работы.
Женщина помолчала, поглядела в пустые миски и сказала:
— Так вот что, ребята. С этого дня у каждого из вас будет семья. Понятно?
— Нет, непонятно… — ответил ей Лёнтя, как будто вопрос был обращен к нему одному.
— А чего же тут неясного? Разберем сейчас всех по домам. Будет вам все-таки немного получше.
— Это что же, насовсем берете или как? — подал голос кто-то из дальнего угла.
— Ну, пока на воскресенье, а там видно будет. Согласны?
Директор стоял за спинами пришедших рабочих и подавал знаки ребятам, но они смотрели только на эту женщину, не зная, что говорить.
— Ну так как же? — повторила она свой вопрос.
— Молчание — знак согласия! — за всех ответил директор.
Кто-то облегченно вздохнул:
— Правильно.
— Ну вот видите, как хорошо! — Женщина в тряпичных валенках обернулась к директору: — А вы к понедельнику тут истопите немного. Сухие дрова будут сегодня же — наш литейный цех специально на субботник ушел.
— Истоплю, — ответил директор и повел шефов дальше — на кухню, в спальню, в мастерскую.
Шефы осмотрели все комнаты, обследовали все уголки детдома, записали что-то и ушли. Каждый увел с собой двух-трех ребят.
В доме стало вдруг непривычно пусто и как-то особенно холодно.
Когда директор, проводив всех, вернулся в дом, он не сразу заметил, что в спальне, в самом темном ее углу, насупившись, сидел рыжий Лёнтя.
— А ты что же? Где же ты был?! — воскликнул директор.
— А я никуда не пойду, — равнодушно ответил тот.
— Это почему еще? Что это за фокусы?..
— Не фокусы. Мне и тут хорошо. Дежурный я. Завтра буду с вами печку топить.
— Дежурный? — удивился директор. — Впрочем, это тоже неплохо. Мне одному тут не управиться.
Поздно ночью директор и Лёнтя разгружали с саней, кололи и складывали в сенцах присланные литейщиками дрова. Спать легли только под утро.
И приснился мальчишке в ту ночь, вернее, в остаток той ночи, удивительный сон.
…Только было пригрелся Лёнтя под тремя одеялами, взятыми с пустых коек, в наружную дверь постучали. «Неужели, — подумал, — наши так быстро от шефов воротились?» Отбросил одеяла, босиком побежал отворять. Снял ржавый крючок с петли и вздрогнул: на пороге прямо перед ним стоял Ленин — точно такой, каким Лёнтя уже давно его себе представлял: высокий, в военной шинели и сапогах. Вошел, поздоровался и спрашивает:
«А ты кто тут такой?»
«Я Лёнтя. Наши все к шефам уехали».
«К шефам? А ты что же?»
«Я дежурный».
«Дежурный? Ну-ка, показывай мне свои владения».
Лёнтя повел Ленина по комнатам.
«Вот мастерская. Вот столовая. Вот спальня — видите, наш директор как крепко спит? Не будите его, устал он очень. Всю ночь со мной шефские дрова колол».
Ленин подул в кулаки, поежился.
«А у тебя здесь нежарко! Где же твои дрова?»
«Мы хотели топить поближе к приходу наших, чтобы не выстудило, но могу и сейчас».
«Топи, конечно! Я-то человек привычный, а ты тут и сам промерзнешь насквозь, и всех остальных заморозишь».
Лёнтя приволок охапку поленьев, растопил печурку, поставил перед ее железной дверцей скамейку.
Ленин сел рядом с Лёнтей:
«Как, говоришь, тебя зовут-то?»
Лёнтя ответил не сразу. Помолчал, поежился.
«Рыжим меня ребята зовут. Но по-правдашнему я Лёнтя. Так даже у директора в книжке записано, можете посмотреть».
«Верю и без книжки. А почему же все-таки, Лёнтя, шефы тебя с собой не взяли?»
«Вам честно сказать?»
«Ну разумеется, только честно».
«Да оттого, что рыжий, вот и не взяли! Это я точно знаю…»
Ленин рассмеялся. Но не каким-нибудь там обидным смехом, а так, легонечко, одними глазами.
«Что не взяли, это действительно, Лёнтя, очень досадно, а что рыжий, так это же сущие пустяки!»
Ленин посидел несколько минут молча, потом задумчиво провел рукой по своим вискам и сказал:
«А теперь, Лёнтя, едем ко мне, чаю попьем. Хочешь?»
«Чаю?.. А сахар у вас есть?»
«Сахар? Думаю, что немного найдется».
«Тогда едемте! Я не помню, когда с сахаром пил…»
«Одевайся скорее! А ребятам я непременно скажу, чтобы рыжим тебя больше не звали — только Лёнтей. Согласен?»
«Ага!..»
Плохие сны снятся всегда до конца, даже с продолжением. Хорошие всегда обрываются на самом важном и интересном месте. Вот и этот оборвался не ко времени.
Лёнтя раз десять отчаянно пробовал поплотнее укутаться одеялами, перекладывая с места на место шуршавшую соломой подушку, но сон больше не приходил.
А тут еще половицы — скрип-скрип, скрип-скрип…
Открывает Лёнтя глаза — перед ним директор стоит. Веселый, торжествующий:
— Вставай, дежурный, скоро наши явятся — пора печку топить! Шефы звонили, сказали, что дров нам еще привезут.
