Тают снега - [29]

Чем дольше он находился во власти этого гротеска, тем сильнее боялся Своего следователя. Следователь мог вытащить его пред очи Нины.

На следующий день утром к Колтубаю пришел часовой.

Нина сидела на стуле у стены, выпрямившись, как за школьной партой. Он не успел на нее взглянуть. Лишь боковым зрением отметил ее присутствие. Он смотрел на следователя.

— Оглянитесь, — следователь показал в ту сторону, где сидела Нина.

Колтубай посмотрел на нее. Он увидел очень бледное лицо с широко открытыми от удивления глазами. Потом в них появилось беспокойство, и он сразу понял, что она его узнала. Губы ее дрогнули, потом яростно сжались. В каком-то замедленном темпе Колтубай мысленно повторил одну и ту же фразу: «Это я тогда нес белье с речки. Мы пели».

Нина отрицательно мотнула головой.

— Увести, — приказал офицер, показав часовому на Колтубая.

Трясясь в тюремной машине, Колтубай цинично думал о том, что если бы не шеф, на очную ставку к которому, конечно, его сейчас везут, он был бы в несколько глупом положении.

Он офицер давно расформированного батальона, собранного из нескольких фронтовых подразделений; часть людей, на которых он мог бы сослаться, погибла, часть рассыпалась по гарнизонам или ушла на гражданку; девушкой из деревни, в которой, как известно, он был на постое, не опознан. Два дня Колтубай опять провел в шкуре Кровавого Васыля. Если бы не встреча с Ниной, он воспринимал бы это как обычный зигзаг своей судьбы. Теперь было хуже. Его раздражала даже осторожность шофера, притормаживающего на выбоинах.

Прилипнув к зарешеченному окошку, он подгонял взглядом часового, лениво снимавшего цепь на воротах. Колтубай хотел быть собой. Теперь он знал, зачем едет к девушке с реки; он расскажет ей все. Движением головы, как по волшебству, она лишила его зловещего ореола Кровавого Васыля.

Машина уже въехала во двор. Конвоир вошел в какую-то дверь. Он долго не возвращался. А когда вернулся — с ним был офицер.

Выходя из машины, Колтубай инстинктивно хотел поздороваться с поручником, как с равным себе по званию. Но вовремя спохватился и, сконфуженный, шел за ним, слыша позади себя стук сапог конвоира. Они остановились перед обитой кожей дверью. Он узнал ее. Это был кабинет майора.

Офицер поправил ремень. Постучал. Повернул ручку. Он вошел первый, стал по стойке «смирно» и о чем-то тихо доложил.

«Изменилось», — подумал Колтубай. Два года назад каблуками стучали меньше.

Офицер сделал шаг в сторону, пропуская Колтубая. Тот вошел и направился к столу. Тут произошло то же, что во дворе возле машины, когда он остался с протянутой поручнику рукой. Он видел знаки отличия майора, его склоненную седеющую голову; майор поднял лицо и остановил Колтубая пронзительным взглядом. Это был совершенно незнакомый человек.

— Но я ликвидировал провидныка! — закричал Колтубай в нетерпении, не отвечая на заданный ему вопрос.

— Простите, что вы сказали? — поднял голову протоколист.

— Чего вы не понимаете? — возмутился майор.

— Это слово.

— Какое?

— Ну, про…

— Провиднык, — буркнул небрежно майор.

Колтубай стоял с открытым ртом, глотая воздух, как боксер, получивший сильный удар.

— Это я сделал возможным поиск… — повторил он и остановился перед тем словом.

— Вернемся к делу, — сказал майор. — Послушайте. Мой предшественник, на которого вы ссылаетесь, погиб три месяца тому назад, отправившись на переговоры с Кровавым Васылем. Но-но, спокойно, с одним из вас. У меня есть дела трех таких, как вы, Кровавых Васылей. Ну, трех командиров чоты, о которой вы говорите, что она якобы ваша… — Несмотря на строгий тон, майор производил впечатление убежденного.

— Но ведь он был один… — шепнул Колтубай, избегая слово «провиднык», которое, как несчастливая звезда, вело его сквозь эти годы.

— Кто? — спросил майор.

— Провиднык, — подсказал протоколист, не слыша ответа допрашиваемого.

Колтубай молчал, как если бы вдруг в открытом море вместо одной путеводной звезды увидел бы мириады.

6

Нина стояла у окна вагона, поезд тормозил. Ее длинная тень волочилась по свежевспаханной земле.

«Это еще не моя станция, — подумала она с облегчением. — Еще нет. Еще будет лес».

Нина чувствовала себя усталой, но тревога не давала ей сидеть на вагонной скамье. Теперь тень ее головы билась о быстро мелькающие деревья. Нина старалась не думать, но для нее все еще длилась та минута, когда она сделала отрицательный жест головой, отказываясь узнать его. Она была так настроена — знала, что ее вызывают по делу брата, — что его вид парализовал в ней всякую мысль. Она испугалась его, чтобы в следующую секунду испугаться за него; она должна его убить? Нина верила в бога, знала, что он велит прощать, но не обманывалась: она его не простила. Этого нельзя было простить. Перед ее мысленным взором освещенная амбарным фонарем кухня в ее родительском доме и его лицо, как сами врата ада.

Она неподвижно смотрела в темноту. Рельсы вели куда-то вниз. Теперь уже скоро. Будет ждать солтыс с лошадью. Или Хрыцько. Повседневность. И вдруг она ужаснулась. В великой войне Европы каждый ее житель вел свою войну, свой календарь поражений и побед, который иногда совершенно отличался от того, что говорила история народа. Свою войну Нина проиграла только сейчас. Потому что оставила его в живых. Отрицательно ответила на смертельный вопрос. С ней произошло что-то странное. Она ждала минуту, когда приедет, словно там, в темноте, стоял тот же «виллис» с поднятым капотом. Она ждала тот страх, с нетерпением желала его.