Тайный дневник Марии-Антуанетты - [20]

Я сделала попытку разобраться в последствиях.

– Если наш брак будет аннулирован, означает ли это начало войны? – после долгого молчания спросила я.

– Очень возможно.

– Мама отнюдь не обрадуется тому, что наши армии снова должны будут сражаться.

– Поэтому всегда предпочтительнее отыскать альтернативу военным действиям. Именно об этом я и говорю. Я предлагаю найти сильного, здорового, благоразумного и сдержанного молодого дворянина, похожего на вашего супруга телосложением, цветом волос и глаз, который согласится занять его место в вашей постели. И когда ваши дети появятся на свет, они будут похожи на Людовика, пусть даже отцом их будет другой мужчина. Никто и никогда не узнает правды, за исключением меня, вас и Людовика. И этого дворянина, естественно.

– Но ведь это будет означать обман!

– Назовем это ложью во спасение.

Я посмотрела графу прямо в глаза.

– Ложь всегда остается ложью. Или действительно существует ложь во спасение?

– Я всю жизнь служу дипломатом, ваше высочество, и могу вас уверить, что такое понятие действительно имеет место быть.

Воцарилось долгое молчание: я размышляла над предложением графа. То есть для сохранения своего брака и чтобы послужить Австрии, мой родине, я должна буду нарушить клятву супружеской верности и зачать ребенка от другого мужчины. А потом лгать всему миру, моим сыновьям и дочерям, всей моей семье, до конца дней своих.

И вдруг в голову мне пришла неожиданная мысль. Эрик! Почему бы Эрику не занять место Людовика? Он не дворянин, зато здоров, силен и крепок, и я люблю его. На мгновение я позволила мечтам увлечь меня, представила, что он обнимает меня, и я люблю его, желаю его, позволяю ему любить меня так, как муж любит жену. Я была бы на седьмом небе от счастья! Но Эрик женат. А это значит, что ему придется обмануть Амели. Почему-то я была уверена, что он на это не согласится. И чем дольше я раздумывала, тем яснее понимала, что никогда не пойду на такой обман.

Но я решила ничего не говорить об этом графу Мерси. По крайней мере, сейчас. Я лишь сообщила ему, что намерена написать матушке и испросить у нее совета.

– На вашем месте я не стал бы этого делать, – заявил граф. – Она не поймет. Между нами говоря, это вопрос галльской утонченности и изворотливости, а не германской прямолинейности. Вы должны поступить как истинная француженка. Ваша мать никогда не пойдет на такой шаг. Тем не менее, она отправила вас сюда именно для того, чтобы вы стали неотъемлемой частью здешнего общества, так что в определенном смысле она уже дала свое согласие на то, что мы с вами задумали.

Он был прав. С другой стороны, мама недвусмысленно предостерегала меня от либеральных взглядов и утонченной изворотливости и коварства французов. И еще она говорила, что я всегда должна помнить о том, кто я такая и где родилась.

– Я обдумаю ваше предложение, граф Мерси, – сказала я, протягивая дипломату руку для поцелуя и тем самым давая понять, что наша беседа подошла к концу. – Но в данный момент я не могу последовать вашему совету. Благодарю вас за помощь.

Он прижался сухими губами к моему запястью и, поклонившись, направился к выходу. Но не дойдя нескольких шагов до двери, обернулся.

– Антония, я действую исключительно в интересах Австрии и ваших собственных.

– Я никогда не сомневалась в этом, граф.

Но втайне я уже усомнилась в его верности. Спокойно обдумав наш разговор, я поняла, что граф готов пожертвовать мною – моей честью, моральными устоями, самим моим телом – ради блага Австрии. От осознания этой истины по спине у меня пробежал холодок.

Кто же сможет защитить меня от темных и мрачных интриг этого жестокого мира?

29 ноября 1770 года.

Прошлой ночью моя собачка родила девятерых щенков. Пока что живы все, даже самый крошечный песик, размером не больше моего кулака. Четверо – полностью коричневые, один – коричневый с двумя белыми лапами, и еще трое – коричневые с четырьмя белыми лапками. А последний щенок вообще цвета топленого молока, как будто из другого помета. Я соорудила для них гнездышко в корзине, которую поставила рядом со своей кроватью. Людовик очень терпеливо относится к тому, что они все время поскуливают.

5 декабря 1770 года.

Станни и Людовик поссорились и подрались сегодня на мессе во время рождественского поста. Король, стоявший рядом, рассердился, но не из-за того, что они совершили святотатство в храме, а потому что мальчики чересчур шумели при этом. Он предпочитает, чтобы ему не мешали спокойно дремать во время службы.

Я отправилась на бал и снова надела на шею бриллиант «Солнце Габсбургов», которому, как мне прекрасно известно, завидует мадам Дю Барри. Мое бледно-желтое платье произвело настоящий фурор, и, взглянув в зеркало, я отметила, что огромный бриллиант сверкает и переливается у меня на шее, как настоящее маленькое солнце. Я выставила его на всеобщее обозрение, танцуя с графом де Нуайе и графом Мерен, а также с некоторыми другими придворными. Людовик решительно отказывается более танцевать на публике, даже на балах, которые устраиваются в моих апартаментах.

Кто-то начал распространять слухи, что я слишком уж наслаждаюсь свободой и своими нарядами, но я решила не обращать на них внимания. Я замечательно провела время и повеселилась от души, но когда в одиннадцать часов вечера Людовик встал и знаком дал мне понять, что пора уходить, то огорчилась. Все приглашенные проводили нас поклонами и книксенами, и я вдруг вспомнила, как два года назад, в Шенбрунне, рассаживала своих кукол рядами, а потом шествовала между ними, воображая, что это – мои придворные дамы. Мне кажется, это было так давно…