Тайный брак - [7]

— Гм! Бабушку видел?

— Не успел еще, только что приехал, поспешил поздравить вас с монаршею милостью, а также с отменной атенцией [1] светлейшего.

— Какая атенция? Прошу выражаться яснее! Экивоков я не люблю, — брюзгливо произнес Дымов.

— Светлейший изволил вспомнить, что сегодня день ангела сестры Людмилы, и прислал ей подарок.

— Какой подарок? Зачем? — отрывисто произнес Дымов, вперяя в своего собеседника испытующий взгляд.

— Чтобы лишний раз доказать вам свое благоволение, батюшка, другой причины этой атенции я не вижу.

— Ты вот как это понимаешь?

— Никто это иначе понять не дерзнет, батюшка.

— А я тебе говорю, что городские кумушки так надоели мне россказнями о внимании светлейшего к Людмиле, что я хочу ее в деревню отправить, — запальчиво возвышая голос, сказал отец.

— И я первый одобрил бы ваше намерение, батюшка, если бы нашей фамильной чести грозила опасность. Но ничего подобного нет. Князь в скором времени уедет отсюда и, кроме самой обыкновенной ласки, как дитяти глубокоуважаемого им слуги отечества и императрицы, он ничего по отношению к моей сестре не проявил и никогда не позволит себе проявить. Людмила — не бездомная сирота, за нее есть кому заступиться: у нее есть отец, известный честностью своих правил, и брат, готовый во всякое время отдать жизнь за честь семьи, — продолжал молодой человек с благородным одушевлением.

Но стоило только взглянуть на его отца, чтобы убедиться, что тот не верит искренности его заявлений; саркастическая усмешка, появившаяся на его губах при первых словах сына, не сходила с них до конца его речи, а когда Лев Алексеевич все тем же высокопарным тоном заявил, что честь фамилии ему столь же дорога, как и его отцу, последний довольно обидно прервал его на полуслове.

— Говори это тому, кто тебя не знает, а со мной нечего пешки-то точить; я, брат, цену твоей чести знаю, — произнес он вполголоса и, круто меняя разговор, отрывисто спросил:

— Известно тебе, что зять Василий Романович и сам у Пановых перестал бывать, и жену к ним не пускает?

— В первый раз слышу, батюшка! А по какой причине?

— Уж это — твое дело разузнать, а я одно только знаю: Андрей Романович — человек достойный и благороднейших правил — без причины никого не обидит. Лизаветку же нашу я понимаю как пустую бабенку и тщеславную интриганку, а мужа ее — как круглого дурака, который не понимает, что у него под носом делается, — продолжал с возрастающим раздражением Дымов. — Князь увидел в первый раз Людмилу у них и вниманием к ней подает повод к оскорбительным для нашей чести толкам. Я не желаю, чтобы это продолжалось, слышишь? — прибавил он, запальчиво ударяя по столу.

— Ваше желание будет исполнено, батюшка, — покорно ответил Лев Алексеевич. — Я счастлив, что судьба прислала меня сюда именно в такую минуту, когда вы с матушкой затрудняетесь…

— Будет балясы-то точить! Как ты думаешь действовать? С такою личностью круто поступать опасно, — продолжал Дымов, сердито хмуря брови.

— Самое лучшее выдать сестру замуж.

— Сам знаю, да за кого? С тех пор как мы басней города стали, благодаря безмозглой Лизаветке, от женихов отбоя нет, да все такая шушера…

— О таких не стоит и говорить, батюшка. Если позволите, я вам настоящего человека представлю, с которым альянс действительно можно за честь считать. Человек богатый, хорошей дворянской семьи, с изрядными связями.

— Кто такой?

— Плавутин Иван Васильевич.

— Не слыхал про такого.

— Где же вам, батюшка, всех молодых людей в Петербурге помнить! К тому же Иван Васильевич — москвич и только наездом бывает в Петербурге, но с его дядей, у которого он всегда останавливается, Петром Сергеевичем Важновым, вы в Сенате заседаете, и, насколько мне известно, размолвок у вас с ним ни в чем не было, — пояснил Лев Алексеевич.

— И ты хорошо знаешь этого Плавутина? Если на дядю похож, дурак должен быть изрядный, — усмехнулся Дымов.

— А вот сами увидите. Ведь вам стоит только поговорить с человеком, чтобы узнать, умен он или глуп, — польстил Лев Алексеевич так простодушно, что заподозрить его в неискренности не было никакой возможности. — А за честность его правил и чувствительность его сердца я ручаюсь. Сестра будет с ним счастлива, и такой партии…

— Богат, говоришь? — отрывисто прервал отец. — Я за дочерьми, кроме тряпок, ничего не даю. Старших без приданого взяли, пусть и эту за одну красоту берут.

— Плавутину приданого не надо, он сам по себе богат и единственный наследник тетки-миллионерши.

— Где ж он видел Людмилу?

— Всюду ее встречает. Как отменный жених, он везде желанный гость.

— И намерен свататься?

— Просил меня узнать, как вы отнесетесь к его декларации. Получивши его письмо, я сюда и приехал.

— А сейчас сказал, что с поручениями от главнокомандующего, — злобно усмехнулся Дымов.

— То само собой, узнавши, что мне нужно ехать, главнокомандующий дал мне письмо к императрице. Разрешите мне представить вам Плавутина?

— Приводи, там увидим.

— А подарок светлейшего я позволил себе оставить в зале. Изрядным украшением может на сегодняшний день служить. Вещь не столько ценная, сколько красивая, французского изделия безделушка. Именно как ребенку на забаву подарена.