Тайный брак - [47]

— Значит, вы… — вырвалось у меня, — вы находились в замке, когда король Ричард…

Он настороженно взглянул на меня, однако кивнул утвердительно.

— Давненько это случилось, — сказал он. — Я тогда совсем мальчиком был.

— Вы не покажете мне комнаты, где находился король Ричард? — попросила я.

Он колебался, и я поторопилась прибавить:

— Моя сестра была его женой. — И уже более повелительным тоном: — Я хочу увидеть эти комнаты.

— Хорошо, миледи… — сказал он и, немного помолчав, договорил: — Вашу сестру звали у нас «наша маленькая королева». Я слышал, она очень красивая девочка.

— Да, была. Она умерла несколько лет назад.

Солдат перекрестился и пробормотал:

— Бог спаси ее душу.

— Так вы мне покажете его покои? — снова спросила я.

— Вообще-то туда не очень ходят…

— Но я должна, я хочу!

Наверняка это не разрешалось, но перед ним стояла его королева, и старый воин не осмелился ослушаться.

Мы двинулись по длинным гулким переходам и вошли наконец в маленькую мрачную комнату. Я содрогнулась.

— Значит, здесь он жил и… умер, — произнесла я чуть слышно.

— Я был молод, миледи, — повторил он. — В замке про это почти не говорят. Но кое-что довелось мне услышать… Видите эту колонну? От потолка до пола. А на ней… вот, вот они… рубцы? Я слышал, будто это следы от топоров тех, кто убивал… А он пытался бороться с ними… Но сам я ничего не знаю.

— Вы верите этим разговорам? — спросила я.

Он явно не хотел отвечать. Ведь я жена того, чей отец отдал приказ об убийстве своего короля — с тем, чтобы самому завладеть его троном.

— Другие говорят, — промолвил он наконец уклончиво, — что король сам уморил себя голодом… Или его уморили… Кто знает?.. Еще я слышал, он сбежал из этого замка.

— Сбежал? — воскликнула я.

— Да, и добрался до Шотландии, где его славно приняли. Там он и живет, может, до сей поры.

— А сами вы верите? — спросила я.

— Нет, миледи… Потому что он умер вот в этой комнате, где мы с вами стоим.

— Его убили?

— Да, топорами. Или уморили голодом… Настоящее убийство, это уж точно, если правду говорить…

Старый честный вояка не выдержал и открыл душу. Я почувствовала к нему благодарность.

Мы молча постояли. Потом я сказала:

— Здесь сам воздух насыщен убийством. Не так ли?

Я пожалела, что произнесла эту несколько витиеватую фразу, но мой собеседник сразу откликнулся.

— Это так, миледи, — сказал он.

Еще одно запомнившееся мне событие произошло в замке Понтифракт: я все-таки повидалась с Шарлем, герцогом Орлеанским, за кем так недолго была замужем моя бедная сестра Изабелла.

Стражи замка не сразу выполнили мое желание, но я настаивала, и они уступили, понимая, что королеве не отказывают. Тем более запрета на мое свидание с Шарлем никто не накладывал, и сам король Генрих, уезжая отсюда, ни о чем таком их не предупреждал.

Меня провели в покои к Шарлю, и я увидела его — второе печальное напоминание о моей сестре.

Шарль Орлеанский выглядел намного старше, чем в нашу последнюю встречу. Но, в общем, плен не стал для него таким уж страшным, унизительным или изнуряющим, как для многих других — ведь по духу он не воин, а поэт и всегда предпочитал, как я полагала, уединение, пускай даже не вполне добровольное, блеску и роскоши придворной жизни или бряцанию оружия на поле битвы.

Содержали его соответственно рангу, и он ни в чем не знал лишений, кроме личной свободы, которая ограничивалась пределами замка. За его стены ему разрешалось выезжать лишь в сопровождении стражи.

Мы радостно обнялись.

— Я слежу за тем, что происходит снаружи, — сказал он мне почти сразу. — Бедная наша страна. Мы потерпели постыдное поражение… заслуженное поражение… И вот я здесь, в плену… И ты тоже, — добавил он с лукавой улыбкой.

Я не стала вдаваться в объяснения, не стала пояснять, что, отданная замуж почти что в качестве трофея или как залог мира с Францией, я полюбила нашего победителя всей душой и потому не могу считать себя пленницей. Да и вообще — королева-пленница… Разве может быть такое?..

Ах, если бы я знала тогда, что в жизни случается всякое… Впрочем, что я могла бы сделать? Чему воспротивиться?

— Да, Шарль, — отвечала я ему, — война вмешалась во все наши судьбы. Но что об этом говорить?.. Расскажи, как тут с тобой обращаются?

— Мне не на что жаловаться.

— Чем ты занимаешься?

— Много брожу. Совершаю верховые прогулки за пределами замка. Под охраной, разумеется… Пишу…

— По-прежнему стихи?

— Это приносит мне утешение. Ты веришь, Катрин?

— Да, верю. Мне нравились твои стихи.

— Кроме того, много размышляю о прошлом. Молюсь о прощении. Моем и моей страны.

— За смерть герцога Бургундского?

— Я никогда не желал этого, Катрин. Я непричастен к ней.

— Я знаю, Шарль.

— Ах, Катрин, какой ужас эти раздоры! Как могли мы их допустить? Другого исхода и быть не могло… Я все время вспоминаю чудесные дни с Изабеллой.

— Она тоже была счастлива с тобой, Шарль.

— Я знаю. Тем печальней все, что произошло. Если бы она осталась жива…

— Но ты снова женат.

— Я не хотел, видит Бог! — воскликнул он. — Но граф Арманьяк решил за меня, и он добился своего… Я так и не смог полюбить его дочь, — добавил Шарль после непродолжительного молчания. — Я мучился, а не жил. От нее меня избавило пленение при Азенкуре. Иногда я сожалею, что не погиб там, как десятки тысяч других.