Тайный агент Вовки Ульянова - [2]

– А чё такое то? – спросил начдив. И покажем…

– А вот, Василь Иваныч, могём мы супротив буржуев в мировой масштабе спойти?

– А че ж. могём, многообещающе сказал Василий Иваныч, затягиваясь ароматной струёй дыма.

– Петенька, – Анка появилась внизу, под сеновалом. Вы че там, совещаетесь?

– Анна! – гневно сказал Василий Иванович, топая босой ногой.

– Да я чего, я ж ничего, сказала Анка, медленно пятясь в сторону ветхой двери. Она зацепилась юбкой за нечто острое, торчащее из дырявой стены, и долго не могла оторваться.

Василий Иванович смотрел на неё с истинно русской тоской…

– Эх. Анка, – сказал он. Такая телка пропадает…

– Чего ж пропадает? – возмутился Петька. И ничего не пропадает… Мы с нею, можа того… жениться буем… Анка, ведь правда?

– Правда, Петенька, сказала Анка, отрывая юбку от мешающегося гвоздя. Обя-я-язательно буем…

– Тебе? На Анке? Жениться? Ха! Василий Иванович выронил самокрутку и зашёлся в истерике.

Петька, как оплеванный и обернутый мятой бумагой и шкурками от воблы, стоял на четвереньках и смотрел, как веселится начдив. Сухое прошлогоднее. сено горело, как керосин. Яркий столб оранжево-красного огня поднялся до небес. Петька, в одном сапоге и кальсонах, и Василий Иванович, в гимнастёрке, стояли рядом и смотрели на пламя Анка сжимала под мышкой валенок и помятый тульский самовар.

– Повеселились, сказал Василий Иванович, отбирая у Анки валенок, а у Петьки сапог.

– Хороший был, конечно, сеновал, поддакнул Петька

– А скажи мне, Анна, потребовал Василий. Иванович Вот помнишь ли ты такого козла, из города, ну, который еще на Петькину кобылу залазить никак не мог? Оoй! Этого, Фурманова-то? Ну, помню, конечно… Эй, что у тебя с етим мерином было? Признавайся!

– Это ты, Василь Иваныч, в какой такой смысле? Полюбовной, и Василий Иванович гневно громыхал одревеневшим валенком.

– А не было ничего… – созналась Анка. Я ему так, и сяк, а он мне: "Анна Семёновна, марксизьм, говорит не допущает, чтобы пролетарка так, говорит, приперла пролетария. Для этого, говорит, и кровати имеются, и всякие сподручные средствы…"

– А вот допустим, что я не в полюбовной, а в политической, смысле спросю? – вмешался Петька, которому без салона стоять было вмеру холодно.

– А в политической смысле он меня как лбом об стенку, сказала Анка. Я ему говорю: "товарищ Фурманов, может такое быть, чтобы Луна на Землю с громыханиями всякими ткнулась?" А он мне: "Марксизьм, говорит, Анна Семеновна, таких супротиворечиев не дозволяет, потому что гвоздики, которыми Луна на небо забита, говорит, весьма" и даже марксистские люди делали, и по совести, говорит; а не так, как вы мне утром жаренный картофель со стами граммами выдали."

– Ну, Петька, скажи мне про наше с тобой впечатление относительно такого скверного типа? – потребовал Василий Иванович.

– Расстрелять его хорошо бы, признался Петька, у которого к Фурманову были свои, Отелловские, претензии.

– Стрелять – это мы завсегда готовы, но только как. нам енто дело отобосновать и чтоб он потом никуда на нас, на меня то есть, не жаловалси? А?

– Надобно, Василь Иваныч, крепко подумать – сказал Петька и постарался незаметно удалиться. С крепкими раздумьями у Петьки всегда было плохо.

Светало. На небе подозрительного контрреволюционно-голубого цвета шпионски появилось непролетарское желтое солнце. Молодой петух, увидев на заборе курицу, постарался завладеть ею, и, получив по морде от другого петуха, дико закукарекал. Петька, мирно балдеющий на крыше дровяного сарая, встрепенулся и съехал в канаву.

– "Мать вашу… Дня вам мало", – подумал Петька, забираясь обратно на крышу и поправляя выползшую из штанов рубаху.

По улице, щёлкая шпорами, прошёл Фурманов, волоча за собой ржавую шашку. Из дома с разъезжающейся соломенной крышей, размахивая в виде утренней гимнастики руками, вышел начдив и заорал некую песню сомнительного нереволюционного содержания. Фурманов сначала попятился, а затем расправил молодецкие плечи и подошёл ближе.

– Здоров, начдив! – сказал он, вытирая шашку об сапог.

– Во-во, сказал начдив, кончая размахивать руками и доставая из сапога недокуренный бычок. Здоров, Дмитрий Андреич. Никак, пришёл просветительскую деятельность проводить?

– Ну да, сказал Фурманов лениво. Именно просветительную.

– Ну, давай, сказал начдив, раскуривая намокший бычок. Фурманов откашлялся и сказал:

– Во всех краях света коммунисты, Василь Иваныч, борются с мировой буржуазией…

– Борются, – согласился Чапаев.

– Ну вот. Наша, пролетарская, задача состоит в том, чтобы ухлопать как можно более буржуев и ихних способников. Во.

– Ухлопать, согласился начдив миролюбиво.

– А вот когда мы их, родимых, всех перехлопаем, вот тады и будет светлое такое будущее. А?

– Светлое, сказал начдив, гася разгонявшийся не на шутку бычок. Ну вот чего, Дмитрий Андреич, сказал он, слегка прищурившись. Мы с Петькой тебя порешить надумали…

– Чего? – удивился политрук.

– Чего-чего… вывести, понимаешь, в поле… и того…

– Что ж такого плохого я тебе сделал, Василь Иваныч? – удивился Фурманов.

– Уж больно ты заумные речи нашим бабам треплешь, подлюка… Так ведь и заикой баба стать может…