Тайные Знания - [42]

В действительно, конечно, все было иначе. Рассказчик Алексей Матвеевич не важный, у него и в школе были проблемы по литературе, хотя читать любил — в библиотеку ходил и книжки с приключениями брал. Однако набросал он в голове возможный вариант спасения Харламова, чтобы придать некоторую направленность возможного затем развития событий. Приезжают товарищи из Перу. И в качестве доброй воли решили подарить… что в таких случаях дарят? Верно — какой-нибудь сувенир. К примеру, решили товарищи из Перу подарить сапоги Харламова, которые сохранились в семье, где жил космонавт. Скажем, что сапоги — это возможный вариант. Ничего другого Харламов после себя оставить не мог. А сапоги — мог! Или ботинки на каучуковой подошве.

Ход мысли Алексею Матвеевичу понравился — присутствовал во всей этой истории некий оптимизм. Без оптимизма жизнь и вовсе не жизнь, а мрачная картина. Не хочется жить без надежды, а оптимизм и есть светлая надежда. Мысль о перуанцах не давала покоя Алексею Матвеевичу в течение дня. И Харламов не давал — он как бы незримо стоял в стороне. И, вероятно, на уровне телепатии пытался передать свои мысли Алексею Матвеевичу. Гипнозу Груздь подвергался плохо — совсем не подвергался. Когда в бытность свою Груздя проверяли на полиграфе, товарищ ему так и сказал. Мол, что-то аппаратура ведет себя как-то подозрительно — не реагирует вовсе. И выключил полиграф, чтобы техника окончательно не сломалась. Полиграф же денег стоит. И не каждое управление может себе позволить иметь подобную технику — дорого. Поэтому гипнозу Груздь подвержен не был. Однако по непонятной причине почувствовал, что кто-то пытается его гипнотизировать. Харламов — решил Груздь, больше некому. Как там сказал Тюленин? Требуется сопротивление — изначальная составляющая. Крайняя точка сопротивления, которой является Груздь. Что здесь непонятно? Понятно — как день и ночь. У Алексея Матвеевича еще одна мысль в голове появилась — дерзкая, если не сказать провокационная. А что если у Харламова в Перу остались дети? Мальчик или девочка — не важно. Важно, что остались дети от крестьянской девушки, которая за ним ухаживала. Особенно это важно для истории космонавтики. И хотя нынче космонавтов и астронавтом развелось слишком много, не стоит забывать, что Харламов был первым, что в корне меняет дело. Вдруг в делегации перуанцев, что собирается приехать, каким-то чудным образом зачесался сын Харламова или дочь? Интересная мысль — международного значения.

Алексей Матвеевич честно себе признался — в этом действительно что-то есть. Однако каким образом подобная мысль могла возникнуть у него в голове? Как она вообще могла появиться! Он же не писатель и тем более не фантаст. Главного научного руководителя Груздь знал. Представьте себе, когда-то играл с ним в футбол. Это он сейчас крупная научная фигура, а прежде у него и вовсе фигуры не было. Его и в команду взяли, потому что некому было играть. Научная фигура, вероятно, помнила о своей дискриминации в далеком детстве и Алексея Матвеевича не замечала. Смотрела как на пустое место — мол, что это? Подскажите, уважаемые коллеги, стоит здесь кто, или мне кажется? Кроме того, Груздь не выказывал почитания перед многочисленными заслугами научной фигуры. И все же встреча должна была состояться. В этом, если хотите, имелся определенный философский замысел, впрочем, непонятно какой.

17

Последнее время Тюленин стал раздражать старика. Хотя если сказать откровенно, старика многое стало раздражать. Как вариант — весеннее обострение. Смена времени года — крайне важный период. На что звери лесные — крепкая публика, ждут — не дождутся, когда закончится проблемный период. Старик даже к двери перестал подходить — заткнет уши и ждет, когда Николай Федорович прекратит звонить в дверь. А Тюленин звонит и звонит — беспокоится, как бы чего не вышло! Старик-то в возрасте, когда все что угодно может произойти. Возьмет, к примеру, и умрет.

— Да живой я! Живой! — сдался после очередной осады старик, открывая дверь.

Николай Федорович — человек решительный. Может и в полицию позвонить, у него там знакомый имеется. Придут с участковым и дверь выломают. Скажут — сломали без всякой худой мысли, руководствовались лучшими побуждениями. Вдруг старик на полу лежит застигнутый врасплох инсультом. А на плите борщ уже который час варится — в подъезде дышать нечем! Шутки здесь не уместны. Каждый день может последним обернутся.

— Спал? — спрашивает Тюленин, — а чего не открывал? Сын твой — где будет? Хорош сынок — ничего не скажешь! Все они эгоисты бессердечные.

— Чего расшумелся! Нет у меня сына, и никогда не было, — отвечает старик. — Забыл что ли? Или очередной приступ?

— А куда он пропал? — заглядывая по углам, интересуется Тюленин.

— Не было, — отбивался старик.

— Как не было! Меня не обманешь! Кто вчера приходил? Кто дверью скрипел — думаешь, не знаю?

— Кристина приходила, — сказал старик и полез на диван, где вскоре затих, спрятавшись под пледом.

— Какая еще Кристина! — возмутился Тюленин. — Двадцать лет не было, и пожалуйста. Какая еще Кристина?

— А мне откуда знать? — без энтузиазма ответил старик и, похоже, собрался заснуть.