Тайные слуги - [13]

Вряд ли какой-либо другой рядовой агент или руководящий деятель разведки выполнил бы подобную задачу так исчерпывающе, как это сделал Штибер. На намеченной для вторжения территории Франции его агенты взяли на учет даже поголовье скота на фермах. Офицеры прусской интендантской службы должны были точно знать, сколько коров, овец, кур и яиц каждый фермер сможет поставить для нужд прусской армии. Штибер постоянно обновлял эти сведения. И если у фермера оказывалось пять телок, тогда как по сведениям прусской разведки две недели назад их значилось восемь, агенты Штибера выясняли, куда девались три телки. Штибер точно знал о размерах сбережений у глав сельских и городских общин. Состояние и протяженность дорог, мостов, месторасположение складов оружия и боеприпасов, их виды и количество, наличие тех или иных транспортных средств, дислокация и характер укреплений — все было учтено. Казалось, ничто не ускользнуло от Штибера. Недаром он настаивал, чтобы число его агентов только в одной Франции составляло не менее сорока тысяч.

Однако это желание не могло быть удовлетворено, поскольку для такого количества агентов потребовался бы штаб и организация с численностью сотрудников, намного превосходящей численность штаба, которым когда-либо располагал Штибер. Тем не менее его армия шпионов превышала по численности в три, четыре и более раз количество тайных агентов, работавших на одного руководителя разведки где-либо и когда-либо вплоть до настоящего времени.

Это была новая концепция организации разведывательной деятельности.

Подобно тому как его современные преемники разработали новый вид войны — тотальную войну, Штибер на полвека раньше разработал нечто подобное в области шпионажа — тотальный шпионаж.

Штибер сочетал в себе настойчивость в выполнении поставленной задачи, неутомимость, хитрость, ловкость, напористость и жестокость. Таких же качеств он требовал от своих агентов. Он настаивал на уничтожении каждого человека, заподозренного в том, что ему известно состояние вооруженных сил Пруссии. Он потребовал, чтобы перед прохождением даже роты прусских солдат через деревню в нее высылались верховые, которые бы загоняли жителей в дома, предварительно заставив их закрыть ставни. Всякий крестьянин, который осмелится смотреть через ставни на проходящие войска, должен быть схвачен, подвергнут пыткам и повешен.

Требуя введения таких исключительных мер безопасности, Штибер не жаловался, когда ловили, пытали и вешали его агентов. Он считал это заслуженным наказанием за беспечность.

Штибер работал в самом тесном контакте с Бисмарком и пользовался у канцлера большим доверием. Прусские аристократы ненавидели его и не упускали возможности унизить. Но, казалось, оскорбления не действовали на него. Перенесенные унижения Штибер компенсировал тем, что высокомерно обращался с побежденными и своими угрозами наводил на них ужас. И он осуществлял эти угрозы, если его жертва полностью не капитулировала перед ним.

Боль поражения, понесенного Францией в 1871 году, до сих пор жива в сердцах французов и гораздо сильнее затрагивает их национальную гордость, чем разгром в 1940 году.

Пруссаки, выиграв кампанию, разместили свой штаб в Версальском дворце. Туда для переговоров о сдаче Парижа был вызван известный в то время государственный деятель Франции Жюль Фавр[15]. Пруссаки поставили условие, чтобы Фавр явился в Версаль один, даже без личного слуги. Предполагалось, что он предварительно обсудит со своими коллегами позицию французской стороны по вопросу о сдаче Парижа настолько полно, что в ходе переговоров ему не потребуется консультация с членами французского правительства.

Было решено, что Фавр для участия в переговорах получит от своего правительства прерогативы чрезвычайного и, что особенно подчеркивалось, полномочного представителя.

Что переживал сам Фавр, отправляясь в Версаль, осталось неизвестным. Молва тех дней приписывала грубым и безнравственным прусским солдатам неслыханные зверства. Фавр, вероятно, был обеспокоен и ожидал от пруссаков, по отношению к себе особенных жестокостей.

Каково же было удивление Фавра, когда в Версале его учтиво, хотя и сдержанно, встретил прусский полковник, который показал отведенные для него прекрасные комнаты. Когда же первое удивление прошло, Фавр, несомненно, подумал, что это ловушка. Пруссаки, считал он, начнут расточать вежливость, красивые слова, создавать комфорт и нанесут удар тогда, когда он менее всего будет ожидать этого.

Но подозрения окончательно рассеялись, когда появился камердинер-немец, прикомандированный к Фавру на время его пребывания в Версале. Камердинер Густав Олендорф, спокойный седой мужчина пятидесяти с небольшим лет, настолько хорошо и бесшумно выполнял свои обязанности, что Фавр подумал, не нанять ли его на постоянную службу к себе.

Фавр прибыл в Версаль с портфелем, который сам внес в отведенную ему комнату и положил в секретер, находившийся у дальней стены между двумя большими окнами.

— Я приготовил для монсеньёра ванну, — доложил на отличном французском языке камердинер. — Я думаю, после пыльной дороги из Парижа монсеньёр найдет ее освежающей.