Тайны Змеиной горы - [81]

Назначенное время давно прошло, а Федор не появлялся. Настя знала: матушка обеспокоена ее продолжительным отсутствием. Оторваться же от места и взять в руки корзину с базарными покупками не хватало сил.

Наконец из-за угла заводской крепости вынырнула тройка лошадей. Из повозки выскочил Федор.

— Ну как? — В голосе Насти и радость и тревожное сомнение. Федор, как мог, спокойно сказал:

— При чем был, при том и остался… — И вдруг, увидев смятение на лице Насти, зачастил: — А вот тебе за все спасибо! Такая ты душевная, что и слов не подберу!

Настя замахала руками.

— Что ты, Федор! Ни к чему такое говоришь-то… — И потом тревожным полушепотом простонала: — А как же Феклуша-то теперь? Чем вызволять ее из хворобы?

Федор достал из кармана определение — отказ канцелярии. Настя услышала резкий шорох разрываемой бумаги. Потом вниз лениво полетели мелкие клочки, как бабочки-капустницы.

— Не ентой бумажкой вызволять… Бог даст — сама поправится. Пора уезжать. Ждут меня.

— Да что же это я? И знаю, недосуг тебе, а медлю! — сказала Настя и вдруг поспешно стала доставать из корзинки узелки, сверточки.

— Тут Феклуше… и тебе на дорогу…

Заметив испытующий, пристальный взгляд Федора, Настя горячо заговорила:

— И не подумай отказаться! Чай, на свою копейку все куплено!

У Федора не было сил сопротивляться. Стоял безмолвный и обезоруженный. Когда корзина опустела, Настя облегченно вздохнула.

— Ну вот и все. Слава богу. Теперя езжай, Федор. В дороге не медли понапрасну… — сказала, будто в душу заглянула к Федору и узнала, что таилось там невысказанным.

Федор ответил сдавленным, дрогнувшим голосом:

— Прощай, Настя.

— Пошто прощаешься-то? Думается, свидимся…

На второй день пути Федор извлек из кармана хрустящую десятирублевую ассигнацию. Сразу догадался, откуда взялись деньги. Не знал только одного, что Настя продала единственное свое сокровище — кольцо, подарок старого Гешке.

Феклушу похоронили на рудничном кладбище за два дня до приезда Федора. Неизбывное горе, тоскливое одиночество ошеломили ударом обуха. Лелеснов ходил рассеянный, безразличный к окружающему, молчал, будто онемел. Алексей Белогорцев с тревогой поглядывал на друга. «Эдак до нового несчастья один шаг. Чего доброго человек может рассудка лишиться».

Душу Федора терзала не только одна смерть Феклуши. Мысль о потере сына, несколько поблекшая в отчаянной борьбе за жизнь жены, теперь стала мучительно ощутимой. В воображении Федора непрестанно возникали картины, мрачнее одна другой.

Через безбрежные киргиз-кайсакские степи, через сыпучие пустыни пролегла дальняя дорога к солнечной Бухаре. Связанные по рукам, плетутся по дороге пленники на невольничий рынок. Жестокие стражники беспощадно хлещут плетьми каждого, кто впадает в бессилие от безводья и изнурительного пути под неумолимо палящим солнцем. Многие падают вдали от родных мест под хлесткой плетью. Среди них совсем еще не взматеревший Коля Лелеснов…

Потом надвинется другое. Коля Лелеснов обманывает неусыпных джунгарских стражей, на низкорослом, но выносливом и стремительном коне-калмычке сломя голову скачет из постылого плена. Русский мальчишка от радости захлебывается в озорном смехе и не оглядывается назад. Ему совсем невдомек, что позади мчится во весь опор погоня, что преследователи с каждой минутой сокращают разрыв. В воздухе свистит волосяной аркан. И чудо! Извивающаяся петля больно бьет но голове мальчугана, который плотно прилип к конской шее, как живая, отскакивает и падает на траву. Так не один раз.

Отчаявшиеся преследователи тогда обнажают шашки. Мгновение, и все будет кончено. Мальчик впервые оглядывается назад и направляет коня в глубокую горную расселину.

Федор стонет, но в словах гордость за сына: «Молодец, Колька, погиб, а злому вражине не дался, не отведал его шашки…»

Иногда у Федора хватало сил прогнать от глаз мрачное. Тогда думы сами по себе обращались к Насте. В них не рождалось ничего, кроме теплого, человеческого участия к ее судьбе. «Что с ней станет, где приклонит голову?..» Но Настя овладевала воображением Федора непрочно и ненадолго. «Один… совсем один остался… под силу ли перебороть тоску едучую?.. Может, и перечить ей не стоит…» Проходили дни, а душевного успокоения не было. Федор внешностью сдал: похудел, ссутулился, будто короб с рудой лег на спину…

В эти дни Леубе снял с верхних горизонтов почти всех бергайеров и послал в глубинные выработки. Оттуда непрерывным искрящимся потоком шла богатая металлами руда. Еле управлялись поднимать ее наверх. Работали без роздыхов.

В иное время Алексей Белогорцев не удержался бы от злого ропота. Сейчас же терпеливо молчал, понимал, что в работе, пусть изнурительной и постылой, не так сильно ощутима боль душевной раны. Он не спускал глаз с Федора, после смены следовал за ним неотступной тенью. Даже вместе с семьей на время поселился в доме Федора.

В гульные дни Федор не мог усидеть дома. Здесь все мучительно больно напоминало о Феклуше. В стенах казалось душно и тесно, как в закрытом ящике. Тянуло в лес.

За Караульной сопкой — цепь холмов, заросших густым мелколесьем. В жаркую пору здесь густая, освежающая тень. Даже на безлесных горных полянах незаметен зной из-за набегавших верховых ветров.