Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат - [20]

По существу обвинений

Смушкевич, Рычагов — период 1940-41 гг.

Смушкевича я никогда не видал и не знал. От отца слышал о Смушкевиче много хорошего: «Прям, храбр, дело знает».

Очевидно, на судьбу Смушкевича повлияла передача письма отцу от Сбытова (в 1940–1941 гг. зам. командующего, затем командующий ВВС МВО. — Н. З.) о М-63, которое я передал в 1940 г. И, вернее, не письмо, а вызов Сбытова в правительство и доклад его. Какой доклад — мне не известно. Знаю, что Сбытов неоднократно говорил, что Смушкевич не реагирует на его (Сбытова) сигналы о неприятностях с М-63, и нещадно ругал за это Смушкевича, говоря, что он (Смушкевич) обманывает правительство. Могу только предполагать, что Сбытов использовал вызов правительства для доклада этого своего мнения. Если Сбытов использовал вызов правительства в целях свести какие-то счеты с Смушкевичем и позже Рычаговым, то я действительно виноват в том, что помог Сбытову добиться приема правительством. Мое же мнение о ВВС, Смушкевиче или Рычагове никто не спрашивал. По мотору М-63 я действительно докладывал отцу, что «он не годится для истребителей», т. к. сам летал на этом моторе и знал его недочеты.

О Смушкевиче, Рычагове и ВВС, если бы я и сказал что-либо отцу, то он не стал бы слушать, т. к. в то время я только начал службу в ВВС, знал мало и заслуживать внимания мое мнение о Главкоме ВВС и его замах не могло.

Новиков

Мне не известно, какие обвинения предъявлены Новикову при снятии его с должности Главкома ВВС, т. к. я был в это время в Германии. Но если на снятие и арест Новикова повлиял мой доклад отцу о технике нашей (ЯК-9 с М-107) и о технике немецкой, то Новиков сам в этом виноват. Он все это знал раньше меня. Ведь доложить об этом было его обязанностью как Главкома ВВС, тогда как я случайно заговорил на эти темы. Ведь было бы правильно и хорошо для Новикова, когда я рассказывал отцу о немецкой технике, если бы отец сказал: «Мы знаем это. Новиков докладывал». А получилось все наоборот. Я получился первым докладчиком о немецкой технике, а Новиков, хотел я этого или нет, умалчивателем или незнайкой. В чем же моя вина? Ведь я сказал правду, ту, которую знал о немецкой технике.

Значимость решения, принятого ЦК и правительством, о перевооружении ВВС на реактивную технику и вывозе специалистов из Германии огромна. А в том, что не Новиков оказался зачинателем этого реактивного переворота в нашей авиации, а ЦК и Совет Министров, только сам Новиков и виноват. И по штату и по осведомленности Новиков обязан был быть инициатором этого переворота и главой его по линии ВВС. Невольно вспоминается приезд Никиты Сергеевича Хрущева в Германию. Никита Сергеевич уехал из Германии не с пустыми руками. А ведь Новиков был в Германии и должен был знать о немецкой технике в десять раз больше меня и не только мог, а был обязан доложить об этом ЦК и Совету Министров.

Говорить о причинах личного порядка, могущих склонить меня на подсиживание или тем более на клевету на Новикова, нет смысла, так как их не было, как не было и клеветы.

По существу II группы обвинений

Из чего могло быть составлено мнение о клевете на правительство? Очевидно, из следующих высказываний:

а) Первый день похорон организован был плохо. Об этом звонили на квартиру совершенно незнакомые люди. Сам я был в таком состоянии, что к телефону не подходил, а все время принимал уколы (врач Мартынушкина), т. к. было плохо с сердцем. Мое возмущение заключалось в ответах адъютанту Полянскому и Екат. Тимошенко, которые надоедали своими рассказами о звонках и безобразиях, происходящих якобы при прощании с телом отца. Да, я возмущался вслух. Что это было? Оскорбления в адрес правительства? Нет (если отбросить Берия). Это была обида на тех, кто, не учтя всего, допустил не столько ужасов, сколько поводов для разговоров о них. Возмущался в адрес милиции и Берия, обеспечивавший порядок. Обидно было за Н. С. Хрущева (т. к. он был председателем комиссии).

Тут я должен оговориться о Берия. Отвращение к Берия внушено было мне матерью. Она ненавидела его и прямо говорила: «Он много зла и несчастья принес отцу». До сих пор смерть матери я, в какой-то мере, связываю с влиянием Берия на отца. Позже я утверждался в плохом мнении об этом человеке. Часто замечал, как он разыгрывал перед отцом «прямодушного человека». И отец, к несчастью, попадался на это, верил, что Берия не боится говорить «правду». Невозможно было в этом переубедить отца. Впервые я прямо заговорил с отцом о Берия, рассказав случай в вагоне поезда по прибытии из Германии в Москву. (Отец спал, хотя уже прибыли на место и пора было выходить. Разбудил отца Вячеслав Михайлович, рядом находился и Берия. Отец спросонья, не разобрав, где он и что происходит, страшно рассердился и уехал один. Я случайно попал в машину Берия, в которой ехал и Меркулов. О разговоре Берия с Меркуловым об этом случае я рассказал отцу, как о нечистоплотности Берия в отношении к Вячеславу Михайловичу.) Последний разговор с Берия был в Боржоми. На этот раз отец, увидав кое-какие грузинские «порядки» своими глазами, не сердился, а задумался и даже вспомнил: «Надя его терпеть не могла». Я вынужден воспроизвести все эти разговоры с отцом, чтобы стало ясно, почему так резко о Берия я высказывался после смерти отца. Это не случайность, а последовательное, все более и более утверждающееся мнение, что он подлец. Счастье мое, что он не вызвал меня после ареста. Отец однажды при нем заставил меня повторить мое мнение о нем. Берия перевел все в шутку. Но не такой он был человек, чтобы забыть, хотя внешне разыгрывал, особенно перед отцом, моего покровителя.