Тайны Старого и Нового света. Заговоры. Интриги. Мистификации - [154]

Зашита сумела эффективно разбить аргументы обвинения. Так, сведения, полученные от некоего дружественного иностранного дипломата (Валь Карлоса), о том, что во французском генеральном штабе подвизается германский шпион, оказались мало заслуживающими доверия, когда выяснилось, что этот дипломат был сам шпионом, правда, французским. Утверждение, что «бордеро» могло быть написано только артиллеристом, тоже опровергнуто в результате показаний военных — свидетелей защиты. (В ответ антидрейфусары всячески пытались опорочить этих офицеров, заявляя, что один из них — изобретатель-неудачник, другой — приятель дрейфусара Ж. Клемансо и т. д.)

Труднее было опровергнуть сенсационное заявление свидетеля обвинения, бывшего артиллерийского офицера Чернуского. Он уверял, будто, еще находясь на службе, узнал от своего друга — высокопоставленного военного, что Дрейфус был наиболее важным агентом во Франции. Чернуский даже сообщил, что ему показывали информацию, полученную от Дрейфуса. Тогда, в Ренне, нельзя было уличить Чернуского во лжи. Однако возникло серьезное подозрение, что его показания были оплачены «секцией статистики» генерального штаба. Последующая проверка — уже в 1904 году — выяснила, что были действительно произведены затраты на неизвестные цели. В мае 1904 года был арестован архивист Дотриш, но доказать, что деньги были израсходованы на подкуп свидетелей, не удалось, и дело прекратили. А в Ренне голословные утверждения Чернуского составили главный козырь в небогатом наборе доводов обвинения.

Начальник контрразведки майор Роллен ко времени начала суда уже понял, что новая улика против Дрейфуса, открытая Кюинье, тоже подделка. Оказалось, во-первых, что экземпляр секретного курса, изъятый у Дрейфуса, содержал все листы в целости, а во-вторых, что это экземпляр курса, читавшегося в 1890–1892 годах, тогда как в бумагах первого секретаря германского посольства находились страницы, вырванные из курса, который читался в 1892–1894 годах. Однако Роллен уклонился от того, чтобы сообщить об этом факте военному суду…

Выступление прокурора Карьера свелось в основном к утверждению, что улики против Эстергази не являются якобы абсолютно убедительными, что эксперты расходятся в оценке почерков, а также подлинности или подделки различных документов. Отсюда делался неожиданный вывод: в результате всего этого следует подтвердить приговор Дрейфусу, вынесенный в 1894 году.

Дрейфуса защищали два адвоката, оба великолепные ораторы, Деманже и Лабори, выступавший и на процессе Золя. Деманже пытался вести дело так, как будто речь шла об обыкновенном уголовном процессе. Точным анализом несостоятельности улик он надеялся добиться понимания его позиции со стороны военных судей (как будто перед ним находились беспристрастные судьи!) и оправдательного приговора. Лабори своим блестящим ведением судебного следствия вызывал яростную ненависть клерикалов и военщины. В него даже стреляли, и он из-за раны десять дней не мог принимать участия в заседаниях. Генералы безуспешно пытались и шантажировать слишком язвительного, остроумного и красноречивого адвоката. Суд ему всячески ставил палки в Колеса. «Я констатирую, — говорил с горечью Лабори, — что меня лишают слова всякий раз, как я увлекаю противника на почву, на которой он бессилен оказывать мне сопротивление». В отличие от своего коллеги Лабори не был склонен затушевывать политическую сторону дела. Однако он не являлся тем «гигантом», непримиримым противником Мерсье, каким рисовался многим современникам (и, кажется, самому себе).

За несколько дней до открытия заседаний военного трибунала католическая газета «Круа» провокационно утверждала: «Уже не спрашивают, виновен или невиновен Дрейфус. Спрашивают, кто им овладеет — враги или друзья армии». Генерал Мерсье накануне процесса бросил наглый вызов.

3 августа 1899 гола в газете «L’lntransigeant» появилось его заявление: «В этом деле, несомненно, кто-то является виновным, и этот кто-то либо он, либо я. Если не я, значит, Дрейфус». Было известно, что еще 5 июня министр юстиции Лебре предлагал привлечь к ответственности Мерсье. Но адвокаты в Ренне по существу не приняли генеральского вызова. Леманже даже заявил, что нет нужды представлять, будто речь идет о выборе между Мерсье и Дрейфусом. А Мерсье настаивал на своем.

Защита ставила вопрос о чести французского правосудия, о восстановлении попранной справедливости (а газеты дрейфусаров — об угрозе Республике, о несостоятельности позиции генералов, для которых порой не жалели крепких слов). Ж. Клемансо незадолго до процесса писал: «Я надеюсь, что все республиканцы без различия оттенков в конце концов убедятся в связи между „делом Дрейфуса“ и идеями, на которых основывается сама Республика». Но ведь и в этом случае затушевывался факт, что «дело» было задумано как политическая провокация крупного масштаба. Лабори тоже уклонился от такого напрашивавшегося заключения. Он, как и другие дрейфусары, был готов считать осуждение Дрейфуса результатом ошибки. Иначе надо было обвинять в циничном подлоге весь «цвет» французского генералитета. Начальник генерального штаба, его заместитель — подделыватели документов, лжесвидетели, соучастники уголовных преступлений? Невозможно!