Тайны русской души. Дневник гимназистки - [48]
Но я уж очень отвлеклась. Я только хотела сказать, что тогда гимназистки интересовались общественными течениями, тем, что делалось вне гимназии и жизни семьи. А теперь они – насколько я вижу – думают только о том, что вот такая-то (учительница) «на пробном (уроке) тыкала в учениц пальцем», а эта «только и делает, что бегает за актерами». Конечно, всё это близко их сердцу, всё это – злоба гимназического дня. И мы говорили о том же в свое время, но, например, Юбилей освобождения крестьян221 занимал нас не только тем, до которого часа позволят танцевать на вечере…
Вот – расфилософствовался человек, у которого для философии и толку-то еще недостает. Кончи, человек Божий!..
А все-таки я с политической экономией – в объеме нашего курса – охотно бы познакомилась…
Ну, фактические данные: у Зойки оказался – ко всем прочим (противоречиво определенным Аксаковым и Грекс222 «болестям») – пренеприятный (по своим последствиям для окружающих) приклад-дифтерит. Вчера (25 февраля) отвезли ее в больницу, а сегодня прокуривали комнату…
И – где тонко, там и рвется! Я сломала термометр. Последнее было моей вечерней болезнью…
А днем получила письмо от Юдиных. Пишут трое. Ну – теперь не скоро дождутся от меня. Больше ничего писать не хочется…
Кашель надоел мне сегодня утром.
Тетя принесла мне «Бадмаевскую прелесть»223 – хину напоминает. Я выпила…
Приходит папа. Как всегда, я спрашиваю:
– Что новенького?
И вместо обычного:
– Да ничего, – слышу:
– У нас переворот.
– Как?! Когда? – я раскрыла рот и вытаращила глаза.
– Так на днях. Временное правительство. Во главе Родзянко224. Вчера губернатор (Н. А. Руднев)225 получил телеграмму: «Я во главе Временного правительства. Вы остаетесь на местах. Подчинены мне. Родзянко». Военным министром назначен Поливанов, иностранных дел – Сазонов.
– Аплодисменты! – сказала я, аплодируя ногами, так как под левой рукой у меня был термометр и лежала я на животе…
Ну и не захотела лежать сегодня – так, как того требует доктор Спасский226, который был на днях и нашел уже процесс в левом легком…
Папа походил, походил по коридору, зале и в столовую, идет оттуда и говорит:
– А чисто сделано…
– Да, – перебиваю я, – только что Думу распустили и…
– И одним Петроградом ограничилось, здесь и пулеметы остались ни при чем.
Да, здесь только остается рот раскрыть от удивления – как я.
А тетя Аничка добавила:
– Что-то теперь, а?.. Ведь уж всё рухнуло… Всё, на что надеялись немцы, пропало…
И верно. Ведь тут – Родзянко. Ах, теперь как война подвинется вперед! Цензуры не будет – ни «беломорской», ни «протопоповской». И русские будут – а не немцы – везде…
И ведь верно, что «чем хуже – тем лучше». Если бы не теснили так Думу, так всё пришлось бы немцев терпеть. И Бог знает, сколько бы еще протянулось. И сверху бы всё время уверяли, что доведут войну «до победоносного конца», и в то же время в Министерстве (Правительстве) главенствовали бы купленные немцами и уже компрометированные Протопоповы, а письма Милюковых запрещались бы цензурой, и Керенские227 бы отдавались под суд…
Слава Богу – конец этому! Что бы ни было – хуже не будет…
А теперь – почитать газету… Я все-таки сегодня лежу. Но – одетая и почти сидя на диване…
Вечером.
Читали телеграммы Временного исполнительного комитета. От его воззваний у меня осталось впечатление чего-то основательного, веского и решительного. Чувствуется, что всё это теперь решено и будет проведено – во что бы то ни стало. Из телеграммы Государю можно заключить, что он (Государь) останется во главе страны – только, очевидно, номинально. Это хорошо. В России должен быть Царь. Но немецкая партия обязательно должна быть парализована…
Ну, совсем напрасно я так думала… Милюков раньше, чем следует, говорил об отречении Государя – представителям иностранных держав. И даже некрасиво обозвал его – и резко. Это уж совсем нехорошо – не деликатно, не тактично. Это подрывает доверие. Не делает им чести. Они должны быть справедливы. Надо быть справедливым и очень наблюдать за собой, когда стоишь на виду страны. И нужно быть благородным. А неблагородно – пользоваться своей силой и безнаказанностью над беззащитным и побежденным. Совсем это нехорошо…
Мне его (Государя) так жалко! Он отрекся. Конечно, это все-таки – вынужденное решение. Но я не думаю, чтобы ему уж так отчаянно тяжело было это отречение. Нелегко, конечно, нелегко: разве делают эти вещи с легким сердцем? Но какая обуза с него спала! Особенно если это правда, что он отказывался от Престола при отце. Бедный, милый!.. Это так тяжело – сознавать свою бесхарактерность! Так досадно и больно видеть собственное безволие, чувствовать, что вот чье влияние тяготеет на тебе – и не иметь силы все-таки его сбросить!..
А вот девочкам228 – гораздо труднее. На них тяжести такой не лежало, они привыкли к всеобщему вниманию – хотя, собственно, и это тяжело, но у них уж образовалась привычка к комфорту, к первенствованию, к поклонению. Им лишиться всего – гораздо труднее. Ведь они не испытывали мучений совести, не устали от непосильной тяжести, и им не хочется отдохнуть…
