Тайны русского народа. В поисках истоков Руси - [126]
В поэтической форме космический смысл, закодированный в мифологеме Мирового древа, проникновенно раскрыл Вячеслав Иванов:
Но еще Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» напоминал: «Есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником…» Здесь Мировое древо представлено как космическая дорога Богов.
Множество подобных легенд собрано и опубликовано А. Н. Афанасьевым во 2-м томе «Поэтических воззрений славян на природу» — от устных сказаний до письменных апокрифов. В апокрифической беседе Панагиота с Фрязином Азимитом (по рукописи XVI века) космическое мировое древо описано следующим образом: «А посреди рая древо животное, еже есть божество, и приближается верх того древа до небес. Древо то златовидно в огненной красоте; оно покрывает ветвями весь рай, имеет же листья от всех дерев и плоды тоже; исходит от него сладкое благоуханье, а от корня его текут млеком и медом 12 источников».
Молочный источник (река) около огненного златовидного древа, достигающего небес, — это смутный намек на Млечный путь — звездный Стержень видимого Космоса — и одновременно воспоминание о Стране Блаженных — Гиперборее. По убеждению представителей европейской мифологической школы в фольклористике, к которой принадлежал Афанасьев, — мировое древо вообще является символом небесно-космической иерархии мира. Оно повернуто кроной к земле, а ствол и корни уходят в неоглядные дали Вселенной (рис. 145). Видимая вершина, с точки зрения мифологов, — это доступные земному наблюдателю тучи и облака. Мнение достаточно распространенное, в XIX веке оно доминировало. Но традиции подобных взглядов уходят в самые глубины народного миросозерцания. Один из самых известных и древнейших русских заговоров гласит: «На море на Океане, на острове на Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх кореньями». Имеется значительный соблазн интерпретировать причудливый образ представленным из Космоса. Сверху с точки зрения космонавта (тем более неземлянина) деревья представляются перевернутыми: ближе к наблюдателю находятся ветви и крона, дальше — корни; отсюда образ — корнями вверх (хотя верх и низ с космической точки зрения — понятия сугубо относительные).
В действительности же смысловая нагрузка, закодированная в символе мирового древа, является совершенно иной. Мировое древо служит обозначением космического жизненного процесса, направленного из прошлого через настоящее в будущее. Корни такого древа — в прошлом, а крона в настоящем; вот почему из быстротечного «теперь» оно представляется растущим вверх (на самом деле — уходящим вглубь).
Следовательно, мировое древо — код для обозначения временных процессов, суть которых невозможно выразить на языке Евклидовой геометрии; сам же трехмерный (объемный) или двухмерный (изобразительный) образ мирового древа — символ, опорный образ мысли, помогающий человеку проникнуть в суть и в глубь объективной реальности. В наибольшей степени это относится к явлениям жизни, которые и не обрисовать иначе, как в форме пространственно-плоскостного (или объемного) образа. Потому-то оно и именуется древом жизни.
Устойчивый этот образ, проходящий через историю всех эпох и миросозерцания всех народов, получал и философскую интерпретацию. В частности, неоплатонистская концепция эманации [истечения] однозначно связывает явление активности жизни и понятие первожизни с образом древа. «…[Представляй себе] жизнь огромного древа, обнимающего собою все, в то время как начало его пребывает везде неизменным и нерассеянным по всему [древу] и как бы расположенным в корне. Это начало, стало быть, с одной стороны, дает древу всеобъемлющую многообразную жизнь, с другой же стороны, остается самим собой, будучи не многообразным, а началом многообразия [жизни]».[233]
Вообще же понятие эманации для славяно-русского мировоззрения не является инородным заимствованием. Напротив, эманация представляет собой коренной принцип древнейшей славянской религии. Это особо подчеркивалось еще Н. И. Костомаровым в ранней его работе «Славянская мифология»,[234] не потерявшей, впрочем, своей историко-методологической актуальности и по сей день.
Представить эманацию наглядно чрезвычайно трудно, поскольку органы чувств фиксируют не сам процесс, а лишь некоторые его результаты. Однако в сознании имеются механизмы для воссоздания интегративных схем мирового эманационно-жизненных явлений, так как человек сам есть феномен и венец жизни. Делается это, как правило, с помощью устойчивых и закодированных образов, вроде древа жизни. Но имеется еще один канал, хорошо знакомый и доступный каждому, позволяющий непосредственно соприкоснуться с процессами, по сути своей являющимися эманационными. Это — музыка, музыкальная гармония, музыкальный лад.
Даже если взять простейшую мелодию, то последовательное соединение во времени различных звуков дает картину гармонического явления, проистекающего из глубины души (при творении музыкального произведения или мысленном его воспроизведении), голоса, музыкального инструмента или их совокупности (оркестра). При этом речь не идет о процессах чисто физических (звуковые колебания в виде упругих волн) или физиологических (работа голосовых связок в сочетании с дыханием). Никакими колебаниями молекул (или атомов), физическим описанием движения звуковой волны невозможно раскрыть (или воссоздать) сущность музыкальной гармонии, ее восприятие в форме целостного музыкального образа или творческого акта, приведшего к его созданию. Все это возникает на иных природно-духовных уровнях, соединяется на иных невещественных принципах и прорывается в обыденный мир по неизвестным современной науке каналам. В песне данный процесс соединен со словом. Да и само слово имеет то же космическое происхождение, что и музыка.
