Тайны первой французской революции - [9]

 -- Этого доказательства будет довольно, чтобы закатить ему час спустя двенадцать пуль в живот.

 Едва были произнесены эти слова, как луч солнца вновь показался под дверью, без малейшей тени. И, позеленев от страха, с волосами, вставшими дыбом, Жаваль побежал, бормоча сквозь зубы, щелкавшие от волнения:

 -- Я погиб! Директория принимается за меня! Избегнуть гильотины, чтобы быть застреленным!.. Надо их скорее убедить, что я горячий патриот, без чего... вдр-р-руг!.. в долину Гренеля!

 Успокоенные успехом своей уловки, молодые люди разразились веселым смехом, как только убедились, что их не подслушивают.

 -- Как это ты, Пьер, здесь в Париже? -- вскричал Ивон.

 -- А ты сам разве не здесь? Там уж не дерутся; наша Вандея только что заключила мир с Республикой, -- неискренний мир, он долго не продержится. Тогда, вместо того чтоб сидеть сложа руки я сказал себе: "Ивон уехал по какому-то поручению, в котором, конечно, ему придется наносить или получать полновесные удары, я отправляюсь к нему, чтобы потребовать и себе их долю". И вот я с тобой! Долго искал я твой след; но недаром же зовут меня "Собачьим Носом", -- я кончил тем, что напал на тебя.

 И молодой человек, обнимая опять Ивона, заключил свой рассказ, вскричав:

 -- Посмотрим, любезный собрат по оружию. Так как твой Пьер, друг, который без малого шесть лет не переставал сражаться рядом с тобой плечом к плечу, приехал, я рассчитываю, что ты не будешь так эгоистичен, чтоб присвоить себе все предстоящие опасности. Я требую себе ровную долю.

 Ивон засмеялся:

 -- Но, мой добрый Пьер, вот ты и ошибаешься. Дело, порученное мне, может исполнить только один человек, именно я.

 -- Не может быть!

 -- Ну, посуди сам. Мне велено влюбить в себя красивую женщину.

 От удивления Пьер округлил глаза.

 -- Да, -- продолжал Ивон. -- Ты видишь, что тут дело уже не в жестоких битвах, в которых мы так охотно рубили синих. Я превращаюсь в щеголя, мой милый.

 -- А она красива? -- спросил Пьер.

 -- Так говорят. Я сам узнаю об этом сегодня вечером в Люксембурге на балу Директории.

 -- Ты приглашен?

 -- Мне должны прислать сюда, сегодня же, пригласительное письмо, со вложением...

 Ивон не докончил своей фразы. Одна мысль вдруг поразила его.

 -- Черт возьми! -- вскричал он. -- Я сделал ошибку, которая может нас погубить. Есть ли еще время ее исправить?

 И молодой человек бросился к звонку и сильно дернул сонетку.

 -- Зачем ты звонишь? -- спросил Пьер.

 -- Слушай. Тот, от кого я получил сегодня утром приказания, должен прислать мне сюда вместе с приглашением на бал сумму в двести луидоров. По непростительной забывчивости я не сказал ему заимствованного имени, под которым я числюсь в этом доме. Любопытный болтун, хозяин, станет удивляться, когда посланный спросить меня под именем Бералека. Нужно сочинить какую-нибудь сказку этому человеку.

 -- Но зачем все эти предосторожности? -- вскричал Пьер. -- Мы можем являться всюду без маски. Мир, подписанный Республикой с Вандейцами, сопровождается всеобщей амнистией. Въезд в Париж открыт нам без препятствия и под нашими собственными именами.

 -- Ба! -- воскликнул Ивон. -- Можешь ли ты сказать, что нас ожидает в будущем? Осторожность никогда не вредит. Ты сейчас сам говорил, что этот неискренний мир будет недолгим, а впоследствии донос этого трактирщика может навлечь на меня опасность.

 Пьер прервал Ивона на полуслове:

 -- Я кое-что придумал. Предоставь действовать мне, -- сказал он.

 Только что он закончил, как в коридоре раздался крик: "Да здравствует Директория!" Это было восклицание Жаваля, который, прибежав по звонку, нашел средство доказать свой патриотизм тем людям, которые, думал он, обязаны наблюдать за ним.

 Бедняга-трус напрасно старался принять достойную осанку; он дрожал как лист, подходя к комнате и говоря самому себе:

 -- Подумать только, эти два чудовища могут одним словом отправить меня на расстрел!

 -- Ну, что? Ваша гостиница неспокойна? -- сухо сказал Пьер. -- Что это за рев раздался у вас в коридоре, гражданин Страус?

 -- Это я, гражданин! Это был крик любви и признательности, от которого я не могу удержаться ни минуты. Я бы задохнулся, если б не восклицал: "Да здравствует Директория!" -- униженно отвечал Жаваль.

 -- Браво, гражданин Страус.

 -- Извините, гражданин, но "Страус" -- название моей гостиницы, а меня зовут Жавалем.

 Пьер нахмурил брови и тряхнул трактирщика за руку.

 -- Э-э! -- сказал он. -- Что это значит, любезный? Разве вы забыли, что мы живем во дни царства свободы?

 -- Да, истинной свободы, -- согласился испуганный трактирщик.

 И чтоб подтвердить свое мнение перед тем, кого считал господином своей судьбы, он принялся выть:

 -- Да здравствует свобода!

 -- Ну так, -- продолжал Пьер, -- раз мы все пользуемся свободой, почему же вы запрещаете называть вас Страусом, если мне кажется это удобным?

 -- Это справедливо! -- сказал покорно Жаваль.

 -- Очень хорошо, гражданин Страус. Не бунтуйте же против существующего порядка вещей, потому что мне кажется, что вы им недовольны; а вам, может быть, придется раскаиваться! -- сказал молодой человек, грозно вращая глазами и растягивая последние слова.