Тайны первой французской революции - [34]

 Устремив взгляд на это объявление, из которого, однако, не видели ни слова, аббат с Кожолем переговаривались шепотом:

 -- Опять спрашиваю вас, граф, что вам нужно было в этом квартале? -- говорил аббат.

 -- Я ищу друга, который попался в какую-то подлую ловушку нынче ночью, возвращаясь с Люксембургского бала.

 -- Его имя?

 -- Кавалер Бералек.

 -- Так скоро! -- невольно вырвалось у аббата.

 -- Как? Скоро? Разве вы знали об опасности, угрожавшей моему храброму Ивону? -- спросил Кожоль, удивленный этим восклицанием.

 -- Да я-то и дал ему поручение, которое раньше стоило жизни троим нашим людям, -- холодно отвечал Монтескью, сам готовый погибнуть за свое дело и поэтому мало дороживший жизнью других.

 Кожоль замолчал и скрыл неприятное чувство, вызванное откровенностью начальника.

 -- Итак, кавалер умер? -- спросил аббат после некоторого молчания.

 -- Если не умер, то его положение нисколько не лучше в настоящую минуту.

 Кожоль передал все, что знал и отгадал в этом приключении.

 -- Что это за люди, которые напали на него? -- допрашивал Пьера аббат.

 -- Мне ничего не известно. Знаю только, что на месте схватки остался обезображенный труп одного из их шайки.

 Аббат задумался, вспомнив о таинственных врагах, которые уже в четвертый раз становились ему поперек дороги.

 Минуту спустя он начал:

 -- Знали ли вы о деле, доверенном господину Бералеку?

 -- Он мне сказал о нем кое-что.

 -- Это правда, вы два закадычных друга, между которыми не могло быть тайн.

 Кожоль собирался защищать Ивона от косвенного упрека в неосторожности, но аббат не дал ему времени на оправдания.

 -- Но, граф, я не осуждаю вашего друга в том, что он вам доверился, ведь благодаря именно этому мы могли найти его след, -- живо возразил Монтескью, угадавший чувства Пьера.

 "Это правда, -- подумал Кожоль. -- Если б Ивон ничего не сказал, я бы не знал, с чего начать свои поиски".

 -- Кто бы мог быть этот незнакомец, который поднял вашего больного друга? -- сказал аббат.

 -- Не знаю. Я сначала предположил, что это тот большой дурень, к которому я обращался. Но теперь склонен думать, что незнакомый спаситель положил Ивона перед лавочкой, а сам ушел, а друг мой был принят хозяйкой этого безмозглого приказчика.

 -- И вы уверены, что кавалер действительно в этом доме?

 -- Вполне убежден. Но эти трусы не хотят сознаться.

 Аббат раздумывал.

 Когда он снова заговорил, его голос звучал повелительно.

 -- Слушайте, граф. Вы пойдете по этой улице и, дойдя до бульвара, подождете меня. Я сам осмотрю дом, в который попал Бералек, и решу, что нам делать дальше.

 Ни слова не возразив, Кожоль последовал по приказу начальника и твердым шагом дошел до бульвара.

 Здесь он обернулся.

 Перед ним вытянулась во всю длину улица Мон Блан, и вдалеке он увидел аббата, все еще созерцавшего объявление. Скоро и он направился вслед за Кожолем своим дробным старческим шажком.

 Поравнявшись с No 20, аббат, не останавливаясь, поднял глаза и увидел вывеску, на которой значилось: "Косметический магазин Сюрко".

 Издали Кожоль заметил, как аббата вдруг передернуло, и он поспешил пройти мимо дома.

 Когда Монтескью поравнялся с Пьером, он казался неожиданно взволнованным.

 -- Господин Кожоль, не находите ли вы, что вы обязаны безусловно мне повиноваться? -- спросил он отрывисто.

 -- Да, аббат.

 -- Итак, я требую, чтоб вы оставили своего друга в этом доме и не старались бы добраться до него без моего разрешения.

 Кожоль сделал нетерпеливое движение.

 -- Я вам приказываю, сударь, в интересах дела, которому мы оба служим... во имя короля, -- добавил аббат.

 Молодой человек молча поклонился начальнику и удалился. Прежде чем уйти, аббат бросил прощальный взгляд на дом Сюрко и весело прошептал:

 -- Судьбы своей не избежишь. Там или здесь, но Бералеку на роду написано быть соблазнителем -- ради торжества королевского дела.

IX

 Если осужденный на смерть имеет в распоряжении двадцать четыре часа на проклятия своим судьям, то подчиненный должен располагать таким же временем, чтобы роптать на свое начальство. Граф Кожоль, возвращаясь в гостиницу "Страус", от всей души ругал Монтескью.

 -- Чтоб ему провалиться, проклятому аббату! Какая польза в том, что Бералек сидит в этой помадной банке! И ладно бы только нелепое промедление в нашем деле. Но нет! Тут еще и строгий запрет видеть моего друга! О! Этот приказ меня бесит! Чтоб отвести душу, с каким удовольствием я бы намял сейчас чьи-нибудь бока!

 Едва Кожоль загадал это желание, как вдруг чей-то голос выстрелил над его ухом изо всей силы здоровых легких: -- Да здравствует Директория!

 То был почтенный Жаваль, который, завидев дорогого постояльца, спешил засвидетельствовать свою преданность законной власти.

 При этом оглушительном реве Кожоль с яростью обернулся.

 Видя сверкающий взгляд жильца, трактирщик, выдавивший было приятную улыбочку, весь позеленел и затрясся.

 -- Подставь-ка мне свою спину! -- сухо сказал Пьер.

 -- Но гражданин... вежливость...

 -- Спину подставляй! -- еще строже велел молодой человек.

 Жаваль понял, что тут нечего было рассуждать или объясняться по поводу этой странной фантазии, и повернулся.