Тайны народа - [3]

— По-моему, вы должны предупредить госпожу, ибо ей, быть может, тоже кажется подозрительным этот большой запас полотна. Гм-гм…

— Я последую вашему совету, Жильдас.

— И хорошо сделаете. О, моя милая девушка, мужчины в касках…

— Хорошо, это, вероятно, из вашей песни?

— Она ужасна, Жаника! Моя мать певала мне ее сотни раз на посиделках, как моя бабушка певала ее моей матери, и как прабабушка — моей бабушке…

— Довольно, Жильдас, — сказала Жаника, смеясь и прерывая своего товарища, — от бабушки к прабабушке вы дойдете, наконец, до нашей праматери Евы…

— Конечно! Разве в деревне не передаются от семьи к семье сказки, которые восходят…

— …восходят к тысячным или тысяча пятисотым годам, как сказки Мирдина или Барона Жойо, под которые я засыпала? Я знаю это, Жильдас.

— Ну хорошо, Жаника, так песня, о которой я говорю по поводу людей, носящих каски и шатающихся около молодых девушек, ужасна. Она называется «Три красных монаха», — сказал Жильдас зловещим тоном. — «Три красных монаха, или Господин де Плуернель».

— Как вы сказали? — с живостью спросила Жаника, пораженная этим именем. — Господин…

— Господин де Плуернель.

— Это странно.

— Что же именно?

— Господин Лебрен иногда упоминает это имя.

— Имя господина де Плуернеля? По поводу чего же?

— Я часто слышала, как господин Лебрен упоминает об этой фамилии, точно жалуясь на нее, или же, рассказывая о каком-нибудь злом человеке, нередко говорит: «Это, верно, сын де Плуернеля!» — точно так, как говорят: «Это, верно, сын дьявола!»

В то время когда Жаника произнесла эти слова, в лавку вошел слуга в ливрее и спросил господина Лебрена.

— Его нет, — сказал Жильдас.

— В таком случае, братец, — сказал слуга, — вы скажете своему хозяину, что полковник ждет его сегодня утром, до полудня, чтобы переговорить с ним относительно поставки полотна, о котором он говорил вчера вашей хозяйке. Вот адрес моего господина, — добавил слуга, положив на прилавок визитную карточку. — Посоветуйте своему хозяину быть аккуратным, полковник не любить ждать.

Слуга вышел. .

Жильдас машинально взял карточку, прочел ее и воскликнул, побледнев:

— Святая Анна Орейская! Кто бы мог подумать!

Дрожащей рукой он подал карточку молодой девушке, которая прочла:

— «Граф Гонтран де Плуернель. Полковник драгунского полка. Улица Паради-Пуассоньер, 18».

— Какой удивительный… странный дом! — повторил Жильдас, воздевая руки к небу.

Жаника казалась удивленной и испуганной не менее слуги.

Глава II

В то время как в магазине Лебрена происходили вышеописанные события, почти в тот же самый час, в пятом этаже одного старого дома, расположенного напротив лавки торговца полотном, разыгрывалась другого рода сцена.

Мы поведем читателя в скромную, маленькую, но очень опрятную комнату: железная кровать, комод, два стула, стол, над которым помещалось несколько полок, уставленных книгами, — такова была вся меблировка. У изголовья кровати на стене висело нечто вроде трофея, состоявшего из военного кепи и унтер-офицерских погон, оправленных в рамку из черного дерева. В бедном углу комнаты виднелись разложенные в порядке на доске различные столярные инструменты.

На кровати лежала заново вычищенная винтовка, а на маленьком столе — форма для отливки пуль, мешок с порохом, приспособления для набивки патронов, а также несколько пакетов готовых патронов.

Обитатель этого жилища, молодой человек лет двадцати шести с мужественным и красивым лицом, одетый в блузу рабочего, уже встал. Опершись на подоконник, он, казалось, внимательно рассматривал дом господина Лебрена и особенно одно из четырех окон, между двумя из которых была прибита знаменитая вывеска «Под мечом Бренна».

Это окно, украшенное белыми, плотно задернутыми занавесями, ничем особенным не отличалось, на окне стояло несколько ваз с зимним гелиотропом и подснежниками в полном цвету. .

На лице обитателя мансарды, пока он рассматривал вышеупомянутое окно, лежало выражение глубокой, почти болезненной грусти. Спустя несколько мгновений на его глазах навернулись слезы и скатились по его темным усам.

Шум часов, пробивших половину седьмого, вывел Жоржа Дюшена, ибо так звали молодого человека, из задумчивости. Он провел рукою по еще влажным глазам и отошел от окна, проговорив с горечью:

— Сегодня или завтра пуля пронзит мою грудь и избавит от этой безумной любви. Слава богу, вскоре начнется серьезное восстание, и моя жизнь сможет послужить на пользу делу свободы.

Затем после некоторого размышления Жорж добавил:

— А дедушка… его я и забыл!

Он разыскал в углу комнаты жаровню, до половины наполненную жаром, которую перед тем он употреблял для литья пуль, поставил на огонь маленький глиняный горшок с молоком, накрошил в него белого хлеба и в несколько минут приготовил такой аппетитный суп, который сделал бы честь любой хозяйке.

Спрятав винтовку и военные припасы под тюфяк, Жорж взял горшок и открыл дверь, ведшую в соседнюю комнату, где спал на несравненно более хорошей, чем у Жоржа, кровати старик с кротким и симпатичным лицом, обрамленным длинными белыми волосами. Старец, по-видимому, был очень слаб; его исхудавшие и морщинистые руки все время дрожали.