Тайны красного моря. Морские приключения - [135]

Буруны не возникают на этом рифе, к тому же он лишен четких границ; он начинается группами скал, все более подступающими друг к другу по мере продвижения судна. Если вашему судну, ненароком оказавшемуся в этой зоне, каким-то чудом удалось разминуться с подводными камнями, то у вас есть все шансы напороться на одну из таких скал, когда вы попытаетесь выбраться оттуда. Это своего рода ловушка. На всем протяжении рифа — а его длина почти двадцать миль — можно увидеть печальные останки кораблей, застывших там в неподвижности, словно плененные патокой мухи.

Сидя ночью у румпеля, испытываешь некоторую тревогу, думая об этом коварном береге, к которому плывет твое судно. Нигде не видно никаких маяков, позволяющих сориентироваться в темноте. Только маяк с круговым освещением на Периме, что скрывается за линией горизонта там, далеко на юге, то и дело обшаривает небо своим широким и бледным лучом.

Вдруг море успокаивается, становясь гладким, несмотря на все еще не стихающий ветер. Неужели я и в самом деле заплыл дальше, чем предполагал, и нахожусь в опасной близости к Синтиану? Повсюду мне мерещатся возникающие из воды грозные пики скал. Но цвет воды меня успокаивает. Очевидно, я оказался в зоне течения, которое устремляется в том же направлении, что и ветер, как бы уплощая море. Но на всякий случай я поворачиваюсь другим бортом. Когда дело касается рифов, то нельзя чувствовать себя абсолютно спокойным. Наконец приходит долгожданный рассвет, позволяющий определить местонахождение судна.

После восхода солнца ветер чуть ослабевает, и я поднимаю более крупный парус, облегчающий лавирование. Здесь господствуют северные течения, а это не годится для нас. Поэтому лучше приблизиться к аравийскому побережью, где плывущему вдоль суши кораблю не надо будет преодолевать весьма ощутимое течение. Встреча с английским патрульным катером не сулит мне там неприятностей, так как англичане увидят, что я плыву из Африки.

К тому же мне нравятся эти мимолетные свидания, которые, похоже, удручают Адмиралтейство.

И действительно, около девяти часов, когда я нахожусь в пяти-шести милях от суши, с севера в нашу сторону устремляется какой-то пароход. Скоро я начинаю различать хорошо мне знакомые белый корпус и желтую трубу. Море слишком неспокойное, чтобы опасаться, что приказ остановиться будет отдан нам посредством артиллерийского залпа: такой чести меня обычно удостаивают англичане. Когда расстояние между нами сокращается до полумили, до нас доносится лишь трель свистка.

Я спускаю парус и ложусь в дрейф. Пароход пристраивается у нас на траверзе, и с него сбрасывают веревочную лесенку.

Все матросы, одетые в штормовки, толпятся у переднего леера, офицеры стоят на корме. Раздаются нечленораздельные крики в рупор: английская речь, разумеется.

Очевидно, меня хотят видеть у себя на борту. Так уж и быть! И я велю спустить лодку на воду. Тем временем нам кидают швартов.

Стоящий у выхода на наружный трап офицер подает мне руку и ведет на мостик. Никто не говорит по-французски, поэтому приходится прибегнуть к помощи араба-переводчика. Внимательно изучив мои документы, мне заявляют, что вынуждены доставить меня на Перим. И пароход возобновляет движение против ветра, взяв на буксир маленький «Фат-эль-Рахман». Я очень рад: за четыре часа мы преодолеем расстояние, на которое с учетом лавирования у нас ушло бы двое суток.

Но что им от меня нужно на Периме? Все мои бумаги в полном порядке. Досада англичан, которым мое судно встречалось более десяти раз в течение трех месяцев и которые неизменно убеждались в том, что я плыву без груза, в полном соответствии с моим манифестом, мне понятна. Несомненно, резидент Перима хочет познакомиться поближе с этим странным спортсменом, который с необыкновенным упорством направляет свою пустую фелюгу в самые неуютные уголки Красного моря.

И тут я вспоминаю о расписке в получении от меня груза, сделанной на последней странице моего судового журнала!

Если на Периме просмотрят мои бумаги, а это более чем вероятно, англичане получат подтверждение тому, что я вчера доставил товар в Аравию. И поскольку слово «petroleum» по-английски означает горючее, то при желании можно сделать вывод, что моя нефть предназначалась для заправки вражеских судов. Нужно ли еще что-нибудь, если есть желание применить закон военного времени, к тому же на скорую руку?

Было бы неплохо дать понять моему боцману Мухаммеду Мусе, что нужно уничтожить компрометирующую меня страницу. Но я нахожусь на мостике и не могу его покинуть. Догадается ли он сам это сделать? Наверняка да, если только он видел, что в журнале была сделана эта злополучная запись. Но знает ли он об этом? Если нет, то он не поймет знаки, которые я ему подам, допустив, что такое будет возможно. Остается одна надежда, что, сходя на берег на Периме, я увижусь с кем-нибудь из своих людей и успею шепнуть ему несколько слов.

Араб-переводчик беседует со мной, и возникает ощущение, что ему поручили что-то у меня выведать. Это сомалиец, получивший воспитание в миссиях Берберы, но каждому известно, что выпускники этих заведений, мужчины и женщины, как протестанты, так и католики, являются средоточиями всех пороков. Мужчины в большинстве своем пьяницы и фискалы. В британской Индии существует школа разведки для местного населения, в ней-то и завершают свое образование эти почтенные господа. Они поочередно выдают то правительство, их содержащее, то таких же, как они, шпионов, за которыми им поручено следить.